Длинный и небо

оставил. Угораздило же Пашке похвастаться!
Бурый украдкой осматривал салон.
Блондин  хмурился, отворачивал от Бурого овальное лицо с темными влажными глазами.
Маленький, патлатый, смуглый,  из-за своей заячьей губы похожий на вьетнамца Космос – что-то невидимое рассматривал прямо перед собой.  Глаза  - не мигающие, широко расставленные, как две черные пуговицы на сером полотне. Деловито пропускал стакан за стаканом. Невозмутим.
Опасен был разве Толян. Но опасен исключительно смертельно. Он был молчун и тихоня -  пока трезвый. Приземистый и  широченный в плечах, коренастый, лысоватый,  со сросшимися брежневскими бровями, с черными мешками под глазами, отчего вчистую смахивал на мультяшного Вини-Пуха, он  стоял, икал, покачивался, приоткрыв рот.  А потом внезапно обкладывал  обидчика матом,  припоминая последние грехи. И ладно, если противник отделывался красным словцом. Добрейший в трезвом виде,  употребив  пол-литра,  Толька-афганец терял над собой контроль и рвался в драку. В молодости он был боксер-тяжеловес. Сколько раз Толька рассказывал, как начинал  в секции репой, - его в спарринге все колотили. Потом подрос, и стал бубой. Колотили уже только мастера.  «А потом - мечтательно говорил Толян, - когда из бубы мог стать следующим (Бурый не мог вспомнить кем) – мой крюк всех валил, я в армию пошел, и в Кандагар попал. Там уже к боксу охладел…» - Следом шли пространные рассуждения о вольной жизни старослужащего на аэродроме подскока.  Заканчивались они неизменной фразой: «собираемся взводом – и в горы.  Глядь, кто-то по ущелью в чалме ползет. Прицелился, и залпом: пывж-пывж. Завалили – и назад. И хорошо на душе. День прошел  не зря».
Потом Толян находил повод для драки. И горе противной стороне. Если сзади не подкрадывался Пашка и не окольцовывал Толяна  за поломанную когда-то шею,  противники с разбитыми лицами и поломанными ребрами мигом стонали на полу. Бился Анатолий профессионально. Несколько раз после подобных схваток бригаде приходилось удирать с места происшествия, а один раз под горячую руку попался милицейский наряд.  Но если Пашка успевал с захватом – Анатолий  моментально делался шелковым и больше не буянил. Шею,  поломанную при неудачном прыжке в незнакомое озеро, он берег.  Да и серьезных  поводов для озлобления у Толяна не было никогда.  А сейчас?  На мгновение Бурый вообразил, о чем размышляет Анатолий, и правый бок томительно защемило… Если дело на кладбище примет дурной оборот  за Бурого никто не впишется, даже Пашка.

Маршрутка миновала дорожный карман, Фриц чертыхнулся,  уперся двумя руками в руль и врезал по педали. «Газель» резко тормознула -  пассажиры качнулись, как ваньки-встаньки - и замерла на дороге, символически повернув «морду» к обочине.  Ее объезжали тяжеловозы, недовольно сигналя, обдавая салон гарью и надрывным гулом. Друзья Фрица открыли дверь,  надели шапочки и  спрыгнули на дорогу, Фриц вылез за ними.  Вскоре две фигурки, стремительно уменьшаясь, устремились по желтому выгоревшему полю к белым полоскам дальних гаражей. Фриц остался курить, смотря вслед. 
Пронеслась, гремя двойной сцепкой,  тупоносая  «Вольва»,  рычащая, как разъяренный лев, и Бурый  поневоле вжался в спинку.  «Газель» сильно качнуло..  Фриц проводил фуру, выкинул дымящийся «бычок», скользнул глазами по колесам, настежь оттопырил водительскую дверцу, шлагбаумом перегородив полосу, и под  возмущенное гудение притормозившего потока, залез в кабину.
Свинячьи глазки Чашкина довольно зажмурились. Он вальяжно привалился полной щекой к окну, провожая глазами сигналящие машины.
Фриц,  поддал газу и нагнал поток.
Вскоре запаренный фургончик  заехал в кладбищенские ворота, и замер на белой щебенке, щедро рассыпанной на похоронной площадке. В душный салон влетел ветер,  освежая лица. Отряхиваясь  и разминая колени, вылезли из «Газельки» и двинулись между памятников и  поржавелых оград.