ИнтернацЫонал, ой, то есть

влюбился. После школы женился на нашей казашке Алсу и увёз её за Великую Китайскую Стену, там теперь и живут. Правда, пишут, до сих пор: мне – иногда, Нушик – часто.
Самой замечательной парой друзей были у нас Ника Какабадзе и Давид Догузов. Ника – сама страсть, «поэзия бури и натиска», и Давид Большой (был ещё и Давид Маленький – Давид Манукян). Занимался он борьбой, как и положено осетинскому парню, был умён, миролюбив и просто катастрофически спокоен. Всегда. Везде. А потому его полностью уравновешивал Ника – взрывной, темпераментный, всё делавший со страстью и надрывом, всегда фонтанировавший идеями. Это именно с его подачи в 10 классе перед 8 Марта парни пошли ночью грузить лес в Южном порту, чтобы заработать деньги на подарки девочкам, чтобы у родителей не просить. И накупили… всяких плюшевых медвежат, лисичек и зайчиков. Но каждая из игрушек была обязательно похожа на свою новую владелицу. Женя подарил, конечно же, Нушик (пусть бы кто-нибудь только посмел сделать это вместо него: Африка убил бы соперника со всем жаром своего знойного сердца). А подарил – черепаху с огромными глазами. Ну просто вылитая Нушик: степенная, толстенькая, с мудрым взглядом.
И эта самая мудроглазая Нушик «спонсировала массовую пьянку» в 8 классе…
У зама моего, естественно, был комплект ключей от нашего кабинета литературы. Ребята частенько вечерами без меня собирались там, слушали музыку, разговаривали, репетировали что-нибудь к очередному школьному конкурсу. Так вот, не знаю уж, чья это была идея, но противостоять ей Нушик не смогла или не захотела. Она собственноручно выдала 50 рублей на приобретение двух бутылок пива, каковые и были доставлены ребятами из близлежащего ларька. И распиты. Всем «ИнтернацЫоналом». Несмотря на то, что многие его члены были мусульманами, а Коран, как известно, строго запрещает употребление горячительных напитков.
Назавтра в классе всё было прибрано, но крышка от пивной бутылки, случайно закатившаяся под ножку стола, была мною обнаружена. Что и стало поводом для внутреннего разбирательства. Я стенал, проклинал тот день и час… Ну, одним словом, - всё как положено. «ИнтернацЫонал» каялся, заверял, частично плакал и давал торжественные обеты. К чести ребят могу сказать, что более подобных инцидентов до самого окончания школы у нас не случалось.
Уроки литературы, особенно в старших классах, у «ИнтернацЫонала» чаще всего были непредсказуемы.
Они могли терпеливо «пересидеть» Тургенева с его «Отцами и детьми» и в совершеннейшем восторге обсуждали «Господ Головлёвых». Могли быть совершенно не растроганы судьбою Анны Карениной и до сипоты кричать на «Суде над Раскольниковым»:
- Николай Иванович!  А можно у нас будет два Раскольниковых (я и Давид!) ?
- А можно я буду Татьяна Ларина и выступлю на суде свидетелем?
- А ты будешь оправдывать или осуждать Раскольникова?
- Конечно, оправдывать! Ведь не может хоть кого-то осуждать Татьяна. Она – как наша Нушик…
- А я буду «лошадью из сна Раскольникова». И не думайте, что оригинальничаю. Просто им, лошадям, мы, люди, всегда понятнее…
Я с трепетом ждал, как-то они воспримут Серебряный век русской поэзии.
Надо признаться, что разочарован не был.
Были они почтительны к стихам «королевы» Ахматовой. И единодушно неистовствовали от гениальной «принцессы» Цветаевой. А её «Повесть о Сонечке» назвали «самой гениальной книгой 20 века».
А над финалом «Москва – Петушки» рыдали даже мальчишки. Когда я прочитал им сцену с зарезанным поездом человеком, которому ребята засунули в рот окурок, кто-то в классе сказал: «Какие мы свиньи…».
Пелевин со своими «Затворником и Шестипалым», «Проблемой верволка в средней полосе», «Никой» долго будоражил им души.
И – всё.
Как-то уж очень неожиданно они закончили школу.
На последнем звонке попросили, чтобы я «сказал пару слов». Я храбрился, пытался даже острить, делая вид, что их уход из школы для меня – событие радостное. И сказал пару слов:
- Наконец- то…
И сел. И улыбался, потому что плакать хотелось. Но я же не курица, а «воин». Нужно было соответствовать.
Уговорились с ними, что нашим днём для встреч будет Первая пятница каждого февраля каждого года, 6 часов вечера. Я всегда буду их ждать в нашем классе…
… Я сдвигал столы в большой общий длинный стол. И они приходили. Мы зажигали свечу и пускали её по кругу: к кому свеча подходила, тот и рассказывал, что с ним приключилось за то время, что мы не виделись. Последней говорила Нушик (она сидела во главе стола, справа от меня). Говорила о тех, кого сегодня не было. Она всё обо всех знала. Потому что все ей писали.
А через пять лет… привела на один из таких вечеров русского парня и сказала, что они с Женей (конечно, а как же могли звать её избранника!) скоро поженятся и уедут куда-то на север, потому что Женя её нефтяник, а сурдопедагоги (Нушики!) везде нужны.
Давид с Никой пропали года через три после окончания школы. И даже Нушик о них ничего не знала. «Что же... Что же... -  так я думал. – Всякое бывает в жизни. Не до нас им…»

И совсем недавно встретил Нику. Он худой такой стал. И старый. Глаза – моего ровесника. Всё рассказал…
- Помните ту самую войну Грузии и Осетии в августе 2008 года? Я был на ней. И воевал, потому что дед говорил, что мужчины всегда воюют. Я одним из первых входил в Цхинвал после артобстрела. Был приказ: пленных не брать, провести зачистку. Один дом прошли, другой. Брать и так некого. Выходим из третьего дома – на пороге лежит паспорт. Я поднял, раскрыл. Это Давида паспорт был. И я тогда подумал: «Это что же, я могу убить человека, с которым вместе 11 лет был? Убить того, кто меня столько раз защищал? Нет. Не могу…»
… И я ушёл. Назад в Россию ушёл… И Давида своего найду… Ну, чтобы паспорт ему отдать…