в пучине бессновидческого сна пергаментный рот, каталог медленных гримас – не хватает воздуха и крови; пустынное, воску подобное, оно седловидно и непрозрачно, впрочем, бесцветно; прогнувшись еще более, хотя это кажется немыслимым, но теперь уже воронкообразно, оно истаивает – обвал мгновенных отверстий-колодцев, их прожигают черви, кривые веретена фиолетовой ртути, заостренные с концов и мускулистые, беспощадно-краткие, и это окрашивает время киноварью быстрой фазы; дома и башни парят, не отрываясь от земли, рождая тонкое тремоло на иератической абстракции узорчатого неба; позвоночник-водораздел; «ты в плену падшей множественности, замкнув свой ум и глаз для ясной простоты, творящей эвклидово чистое одногласие бытия» – «что ж, завидую тебе, стереоскопии и орлиности твоего зрения, властного оцепить то, что я обнять неспособен, пусть ты – это зеркальный, но постаревший я; ибо каждый казус, любой многорукий бог, взбухающий пурпурной плотью жертвоприношения, или даже древесный лист, схожий с полуразвернутым свитком, уводит меня в боковую бездну, в их собственную идиосинкратичность; кто-то глупый назвал это язычеством»; – наконец, сверхбыстрое, на игольчатых ресницах: блестящий, словно струящееся масло, камин – малые Вавилонские врата; багрово пульсирует пламя в тигровых желтых прожилках; ее волосы с оттенком мягкой бронзы, госпожа обтянута садомазохистской кожей, и набалдашник трости венозного фаллоса лоснится в полусумраке; звуки нисходящих октав, как редкие зубья костяных гребней, повторяются, затухая |
Берегитесь вы криков Валькирий.
Где сраженье идет, она песню поёт,
И уносит в рай души России.
Если ты, друг, погиб, в битве честно убит,
Ты надейся на помощь богини.
В тьме ночной в вышине, на крылатом коне,
Прилетит за душою Валькирья.