нашла возражений, но продолжила молча сверлить исподлобья взглядом собеседника.
–Стефа, – вампир воспринял её молчание за свою логическую победу, – твоя мать была ведьмой. Твой отец был магом. В тебе есть магия, хочешь ты того или нет. ты видела, как обращаются с Абрахамом на основе этого. И Рене, и тот Ронове…все они знают, что ты маг. Абрахам и вовсе думает, что ты предала его и крест.
–Благодаря тебе!
–Я тебя спасаю! – не смутился вампир. – Но подумай, подумай же! Неужели ты, правда, веришь в то, что к тебе будут относиться тепло, вернись ты к церковникам? Ты видела, как относятся к Абрахаму? Видела. Но у него есть фанатизм, есть опыт, есть слава. Ему прощают. Прощают и всё равно презирают. Даже я боюсь предположить, что сделают с тобой, узнав о том, что ты имеешь яд магии в крови, а ещё находилась у меня в гостях. И не в качестве пищи.
–ты подставил меня…– Стефания распрямилась. Совсем так, как она, когда распрямлялась и Эйша в редкую минуту гнева, но уже через мгновение заходилась смехом. С ней было проще.
–Спас. Ты уже маг. я просто отвёл тебя от тех, кто сгубит тебя. Думаешь, они сберегут твою тайну? Если и сберегут, ты можешь случайно открыться и тогда…тогда тебя уже ничто не выручит.
Стефания побледнела. Она всё это понимала где-то смутно в глубине себя, но одно делать предполагать и отмахиваться от навязчивых, словно муха, мыслей, и совсем другое услышать то же самое от совершенно чужого существа. Ещё и опытного, знающего обе стороны.
Но Стефания не знала, как реагировать и потому спросила слабым, обессилевшим голосом:
–И что мне делать прикажешь?
Влад подобрался в кресле. Теперь он напоминал хищника, готового вцепиться в жертву.
–Я не могу тебе приказать. Я могу тебе посоветовать. Оставайся. Оставайся с нами… со мной. с нашей стороной тебе нечего бояться.
Стефания вскочила. Ушибленная спина дала о себе знать, но это было где-то вторично и можно было перетерпеть. Не падать же теперь со стоном боли?
Влад понял, что совершил ошибку и поднялся следом. У него это получилось и легче, и быстрее.
–Стефа, я могу научить тебя магии. Абрахам не даст тебе этого знания, а этот яд будет разрушать твою кровь. Я могу помочь, я могу научить! Только смени сторону. Я не заставлю тебя убивать твоих старых соратников, но могу дать тебе положение, имя…
Стефания расхохоталась. Если бы кто-то сказал ей прежде, что она будет так легко хохотать в лицо древнему вампиру, она бы не поверила. Но сейчас она действительно это делала, не оставляя Владу и надежду на мирный договор с собою.
–Вы, граф, верно сказали, – Стефания отсмеялась с большим трудом, слёзы текли по её щекам. – Вы верно сказали… Даже если допустить то, что я окажусь предательницей, что я поверю во всё, что вы мне пытаетесь наговорить, вы верно сказали мне посмотреть на Абрахама, посмотреть на то презрение, каким одарили его церковники. Меня ждало бы такое же, если бы я приняла ваше предложение. Но вы помогли мне и избавили меня от этого выбора. Сами. За это я вас благодарю…
Стефания издевательски поклонилась.
–А теперь отпустите меня.
Влад покачал головой:
–Я хотел с тобой по-хорошему. хотел не допустить твоей глупости, во имя матери. Но я сделаю это и по-плохому.
Он взметнул ладонь вверх, стягивая силу в руку. Красноватые огоньки уже полыхали. Стефания знала, что не отступит уже – некуда! – потому и оставалась смотреть заворожено на лик, как ей думалось, собственной смерти.
–Это боль, – разъяснил Влад. – Я покажу тебе боль. Её можно преодолеть заклинанием. Я хочу, чтобы ты попросила меня…чтобы поняла.
У неё что-то получилось однажды в краткой недавней тренировке с Абрахамом. Но сейчас Стефания и не думала прикрыться хотя бы руками. Она заставила себя стоять и единственное послабление, которое себе позволила – прикрыть глаза, чтобы не видеть, как заклинание надвигается, чтобы не среагировать.
Если магия заставляет её уйти от креста, она лучше уйдет от магии и, если придётся, из жизни. Она не Абрахам. Она не сумеет быть в двойной природе.
Боль была морем, и это море затопило Стефанию, накрыло её огромной единой волной, отзываясь по всему телу, пульсируя точками и не находя выхода или снисхождения. Стефания не устояла на ногах, крича, она сползла на пол, извивалась у ног древнего вампира, царапала пол, плакала и выла.
Но не просила о пощаде и не сдавалась. Дух оказался крепче. А может быть она, устав проигрывать и быть никем, всё-таки овладела собою.
Вторая волна была больнее, сильнее, настойчивее. Но и её Стефания к досаде Влада выдержала. Размазывая слёзы и кровавые подтеки от собственно нанесённых царапин, она не просила о пощаде и не просила остановить. А более того не пыталась сама.
Магия бушевала в ней ядом. Одна – вампирская, другая – собственная. Вампирская давила, заставляя выйти собственную словами или действием. Но собственная не могла пробиться сквозь стальную незримую клетку воли, которой Стефания, по её собственному убеждению, не отличалась.
Перед третьей волной Стефания просто потеряла сознание и осталась лежать на полу. Тело её слегка светилось синеватым блеском – собственная магия пыталась дать защиту, но это было не то. Тело ничто, когда устоял дух.
Влад был раздосадован. Он знал, что когда она придёт в чувство, беседа продолжится и тогда ему можно будет попробовать вампирский гипноз, который должен надломить дух. Он не хотел этого, но Стефания не оставляла ему никакого выбора. Но для этого ей надо очнуться, а пока Влад бережно поднял хрупкое измученное тело и понёс его как пушинку в покои-клетку.
Надо сказать, что в этот час не было выбора не только у Влада. У двух братьев – Рене и Огюстена его тоже не было. они, составившие бодрое и полное ядовитого издевательства письмо к Константину и к Церкви животворящего Креста, получили ответ. Ответ был полон обратного издевательства. Константин и совет Церкви Животворящего Креста сообщал единодушно, что предателям веры нет и доказательства, какими бы они не были, принадлежат рукам предателя.
–И что делать-то? – Огюстен растерял свою грозность. Обнаружить открыто доказательства сговора Цитадели и Животворящего было бы катастрофическим. Но мириться тоже никак нельзя. А всё вина Рене! Далась ему эта правда!
–Погоди, я думаю! – огрызнулся Рене. Он действительно судорожно думал. Конечно, логично, что Константин и его сторонники признают сговор с Цитаделью и отойдут от власти. Но очень хотелось верить именно в это, а вера, как понял Рене – вещь странная, непостоянная и двоякая.
Обнародовать несколько писем? Что ж, это пошатнёт репутацию Животворящего, но не снесёт её. А в данном случае нужно уже идти на снос. Ничего, справятся церковники с наплывом в свои церкви пополнений, ресурсы взыщут. В конце концов, обратятся к людям – недаром же церковники защищают людей! Пора и людям позаботиться о церковниках.
Будет, правда, идеологический кризис, но Рене понимал, что это тоже можно вывернуть в свою пользу. Разрушение старого символа ведёт к сотворению и сплочению вокруг нового. Надо только найти новое сердце борьбы. Надо.
–Да уж! Подумай! – Огюстен обозлился. – Этого всего не было бы, если бы ты держался там, где надо быть нормальному церковнику!
–Это в близости к трёхсотлетнему вампиру? – спокойно уточнил Рене. – Я не боец. Я не буду бойцом. Я мозг.
–Вот и придумай! Сам всё начал! – Огюстен для убедительности ударил кулаком по столу. – Теперь из-за тебя наша Церковь Святого Сердца может быть унижена.
–Не переживай, – не остался в долгу Рене, – пройти от Животворящего досюда можно только через владения этого кровососа. Он не пустит к вам нежданных гостей.
–Да как ты…– Огюстен даже задохнулся от несправедливого упрёка. – Да наша церковь…
–Молчи! – велел Рене. – Отвлекаешь!
–Скажите-ка…отвлекаю! – буркнул Огюстен, но покорно замолчал, лишь обиженно сопел, наблюдая за тем, как Рене вновь и вновь перечитывает ответ от Константина. Ответ, ставящий их в тупик.
Рене же впивался взглядом в бумагу, но не видел её. Он думал о том, что действительно совершил ошибку, понадеявшись на то, что Константин покинет свой пост, испугавшись разоблачения. Но на ошибках учатся и Рене извлёк для себя урок. Оставалось придумать, как именно разрушить полностью репутацию Церкви Животворящего Креста. Обвинить одного Константина в сговоре – это пустяк. Нужно что-то потяжелее, что-то гнилое и очень тяжёлое, что-то вроде убийства или…
Нет, убийство сойдёт. Но кого убить? Как подставить Константина? Или не подставить. А вынудить? В былое время, когда Рене был его цепным псом, он видел, что есть определённая группа наёмников, которая действует кроваво. Но снова вопрос – кого и как? Как действовать наверняка?
–Придумал? – ехидный голос брата вывел Рене из раздумий. – Или мозг подводит?
–Замолчи! – попросил Рене. – Я чувствую, что решение близко. Просто не мешай, ладно?
–Ну ты скажи, а то вдруг решение такое же как и прошлое! – не отступал уязвлённый Огюстен, не подозревая даже, что сам подводит Рене к решению.
Рене отложил бумагу и внимательно взглянул на Огюстена. Мысли напряжённо шевелились, словно змеи, и расползлись бы с шипением, стоило бы появиться просвету совести или любви. Но просвета не было.
Рене же думал.
Какая выходила ситуация в его уме? Он пытался представить всё в красках, чтобы проверить правдоподобность. Итак – Рене – в прошлом вечный офицер и цепной пёс совета Животворящего Креста случайно узнаёт о сговоре правления с Цитаделью. Заручившись некоторыми, малыми, но всё же существенными доказательствами и компанией, отправляется в путь. Путь его лежит к брату – к знаковому служителю Церкви Святого Сердца – замечательному, пусть и более бедному оплоту церковников. Прибившись к оплоту, Рене показывает брату доказательства и с его помощью, не желая порочить доброе имя Животворящего Креста, посылает ультиматум Константину…
Значит, теперь, если одновременно обнародовать доказательства и отправку ультиматума – можно всколыхнуть недоверие. А решающим гвоздём станет ответ Константина и…
И убийство знакового служителя Церкви Святого Сердца, как того, чьим именем был подписан ультиматум и в приюте которого перебежчик нашёл приют.
Рене прислушался к себе, пытаясь понять, какие чувства вызывают в нём подобные мысли и понял, что никаких. Тёплой братской любви между ним и Огюстеном никогда не было. Огюстен, как более сильный с детства не стеснялся отпускать шуточки да шпынять брата. Рене, понимая, что никогда не одержит верх в силе, брал умом и мстил брату. Со временем шуточки утихли, оба поступили на службу, но разделились церквями, а затем и подходом к карьере.
Рене смотрел на брата и думал – сможет ли он убить Огюстена? По уму выходило, что будто бы да, сможет. Память услужливо подбрасывала разорванные Огюстеном книги Рене, залитые нарочно чернилами задания, за невыполнение которых Рене наказывали, отнятые редкие сласти для Рене, съеденные Огюстеном сразу после своих.
И потом многое, уже романтическое, когда Рене так проигрывал на фоне более крупного и развитого братца. Сколько всего могло ему вспомниться, оправдывая не только общим благом, но и местью.
И хуже всего то, что Рене оставался спокоен. Что-то
