К Мемфису приближалось судно с паломниками, стремящимися попасть на празднество Бастет в Бубастис. Капитан судна, безмерно уставший от гремящих трещеток, завываний флейт и бесконечных песен жителей Верхней Стигии, был несказанно рад прибытию в погруженный в траур по безвременно почившему Апису город. Причалив к пристани для пополнения запасов питьевой воды, капитан неожиданно увидел группу ливийских наемников из портовой стражи, которые поднялись на борт и принялись всматриваться в лица замерших паломников, бесцеремонно отпихивая стариков и древками копий молотя по спинам плачущих от страха женщин и детей. Свои поиски они сопровождали недовольным рычанием и гортанными выкриками на своем наречии, обращаясь к дюжему предводителю, нетерпеливо поигрывающему булавой. Раздраженный бесплодными поисками меджай обратился к капитану, указывая на трюм:
- Скажи мне, что в чреве твоей лоханки?
- Там мумии священных кошек Великой Бастет, господин, - капитан покорно опустил голову, - Я везу их от самой Элефантины для погребения в пределах Тота.
Командир стражей подозрительно посмотрел на суровое, покрытое странной коркой лицо капитана барки и, проворчав ругательство, что-тот спросил у своих подручных, копошащихся на палубе. Один из них вдруг споткнулся о ноги сгорбленного старца, тихо сидевшего у борта, и с досады пнул его ногой. Старик жалобно забормотал извинения. Сидевший рядом молодой бритый наголо матрос начал было возмущенно подниматься со своего места, но, встретившись с холодным взглядом капитана, покорно опустил голову и принялся старательно изучать изъеденные временем доски палубы. Ливиец ткнул его кончиком древка копья и затем ударил по спине. Матрос лишь вздрогнул и еще ниже опустил голову. Его трясло от ярости, а меджай, довольный его покорностью, смеясь сказал, обращаясь к командиру:
- В трюмах только дохлые кошки. Зато на палубе полно живых стигийских кошечек, которые будут рады выгнуть перед нами спинку…
Предводитель меджаев проревел в ответ:
- Жаль только, что бычок издох не вовремя. Я слышал, что у этих кисок принято поднимать подол, когда они останавливаются в портах на пути в Бубастис, а местные должны им ответить тем же. Вот была бы потеха!
Меджаи засмеялись и отправились осматривать другие барки в гавани. Капитан отрывисто отдал команду и судно медленно отошло от негостеприимной пристани Жизни Обеих Земель. Притихшие было паломники словно очнулись от страшного сна и робко принялись расхаживать по палубе и, через некоторое время, судно вновь наполнилось звуками трещеток и флейт. Матрос помог старцу подняться и осторожно усадил его небольшое плетеное кресло. Тот устало обмяк, прислонившись спиной к борту судна. К ним приблизился капитан, участливо заглядывая в глаза тяжело дышавшего старика. В этот момент матрос произнес негромко, с трудом сдерживая кипевший в нем гнев:
- Взявшись выполнить поручение Матери Бога я не предполагал, что меня, князя Мемфиса, в моем родном городе будет безнаказанно пинать какой-то ливийский шакал…
Терпение, князь, - голос капитана воплощал ледяное спокойствие, - если хотите править – научитесь подчиняться. Ваши предки понимали это. То, что предстоит свершить Вам много важней, чем любой престол мира и его богатства.
Он указал рукой на удаляющуюся гавань Мемфиса:
- Из разговоров меджаев я понял, что недавно они видели, -капитан немного замялся, подбирая слова, - коня с рыбьим хвостом.
Князь расстроенно покачал головой, вспомнив быстроходные суда с килем, украшенным конской головой на длинной шее и рыбьим хвостом на корме:
- Это судно закаров. Если Арвад нанял их, то он, должно быть, уже миновал Гелиополь. Мы же на этом корыте будем плестись, как минимум, три дня.
Капитан странно улыбнулся:
- Не совсем так, князь. Вы знаете, что храм Пта жил не только за счет милости владык Мемфиса и пожертвований паломников?
Уна кивнул головой:
- Фиванские владыки не особо жалуют храм своим вниманием, в отличие от храма Амона. А гелиопольцы препятствуют торговле и …
Капитан поднял руки, призывая к спокойствию:
- Так было во времена седой старины, князь. Со жрецами храма Пта могли соперничать только служители Атума в Гелиополе. Они даже построили храм для погребения черного быка Мневиса и именно там великий Тот установил священный джед... Борьба жрецов длилась столетия и превратилась в умах людей в борьбу богов, от имени которых вещали жрецы. Так продолжалось, пока не родился тот, кто решил примирить стороны, обязав воздавать почести Атону, несущему жизнь и смерть….
Уна похолодел, вспомнив, с каким тягостным ощущением он миновал руины города Того, чье имя нельзя называть и, какое благоговение и страх проклятые руины внушали Хесуру. Капитан меж тем продолжал:
- Сейчас Пта и Атум забыли вражду и храмы поддерживают друг друга. И причина тому – Змей и его служители, отравляющие землю ядом своей злобы и ненависти. Арвад – один из них…
Капитан подошел к небольшому ведру на длинной веревке и, бросив его за борт, зачерпнул священной нильской воды. Затем обычной матросской губкой принялся стирать с лица искусно наложенный грим. Вылив остатки воды на голову, он обернулся к Уне, со страхом смотревшего на шрамы, обезобразившие лицо человека, с которым он недавно распивал вино в гавани Медума.
Меж тем капитан продолжал говорить:
- Вы думаете, мы из Бубастиса направимся в Буто, на остров Гора? Нет, Уна-Амун. Из Бубастиса мы направимся в Аварис, куда так стремится ваш приятель со своим драгоценным грузом – Невестами Бога. Как думаете, почему, князь?
Уна задумался… Аварис, некогда столица диких завоевателей, пришедших в Стигию на своих страшных колесницах из неведомых глубин Азии, сейчас превратился в город, населенный соотечественниками Арвада, ханаанейцами, торговцами и мореплавателями. И это был единственный город во всей Стигии, в котором находился… И когда Уна почувствовал, что в его душу проникает холодок страха, раздался голос человека со шрамами:
- Храм Сэта….
