разочарую себя ту, наивную, мечтавшую о первом поцелуе, мечтавшей влюбиться по-настоящему. Интересно было бы с ней встретиться, с этой девчонкой, проехать 15 километров по лесопарку, наперегонки, она точно обойдёт меня. Она легче и моложе. А разве я старая? Иногда кажется, что да, даже седая прядь появилась, красивая, я её не буду закрашивать, она мне идёт. Её первой заметила мама, у неё у самой такие пряди по всей голове, она не красится, и некоторые думают, что это она специально отбеливает, дураки.
Я смотрю на свои фотографии, на себя юную, наивную и тонкую, как деревце, только-только расправившее ветви, полное свежего сока в молодом гибком стволе. Смотрю и сравниваю с собой, уже девушкой, вырвавшейся из больничного плена, бледной, страшной и всё равно красивой, пускай и с пушком на голове вместо волос, но с живыми, искрящимися от внутреннего света глазами. Неужели это я? Может, это вспышка так отразилась в моих глазах, но девушка смотрит на меня весело, жизнерадостно, с небольшой хитринкой, и она хочет жить, я чувствую это. Какие мы разные, я и она, как многого она ещё не знает, и не знает главного –¬ любви, блуждая в впотьмах заблуждений и тайных желаний, страхов и пошлых снов, в которых она, нет я, готова подчиняться, готова быть раскрепощённой, умелой жрицей любви, подражая тем безмозглым дурочкам в роликах с пустыми глазами, всегда готовыми к соитию неважно с кем. Как многого она не знает, воспитанная на порно и рассказах школьных подруг, которые исчезли без следа, как много она не понимает из того, что знаю я сегодняшняя. Как многого я не знаю до сих пор и не хочу знать. Листаю фотографии, вот я на школьном плацу, не помню кто меня снимал, лицо у меня бледное, губы дрожат, а на следующем кадре маршируют девочки, высоко взмахивая длинными ногами в колготках телесного цвета, задирая юбку почти до попы, как на них смотрят зрители, сколько интереса и желания в их лицах, сколько самодовольства и веселья в лицах девушек. И снова я, бледная, глаза закатываются в полуобмороке. В папке ещё много фотографий, в основном марширующих девушек, некоторых я узнаю, они ездили на дачу к этому коучу, которому я проткнула член ручкой. Какая же я была смелая, сейчас бы так не поступила, слишком много завязано на меня, слишком многого ждут от меня – я не имею права на геройство или оправданную ярость, не имею права бросить всех.
Думала ли я, что заточу себя в эту добровольную тюрьму? Мечтала ли об этом? А разве об этом можно мечтать? Я смотрю на себя на фотографии, мама меня сняла после того, как я получила документы в школе, распрощалась с ней навсегда, со всеми этими учителями, завучами, коучами, психологами ¬ со всеми теми, кого я ненавидела все эти годы! Девушка смотрит на меня серьёзно, слишком серьёзно, и мы безумно похожи, даже страшно. Она моложе, кожа белее, тоньше, не такая грубая, но у нас один взгляд. Она знала, что так будет, не осознавая до конца всего, но я вижу, что я тогда была готова. Я показала эту фотографию Серёже, и он сказал, что мы смотрим одинаково, что я часто так смотрю на людей, и это неприятно. Он и другие, а они, оказывается, это обсуждали между собой, так вот они чувствуют, что что-то недоделали, недоработали, им неосознанно становится стыдно. Какая у меня власть, оказывается!
Первая фаза испытаний окончена. Что это значит? Всех похоронили, родным выдали тела, большинство решило кремировать, анализы проведены, перепроверены, опубликованы. Если вкратце, то опыты на животных подтвердились и на человеке, что не особо удивительно. Если смотреть на результаты в общем, поверхностно, то это лечение мало чем отличается от облучения больного до состояния, когда все раковые клетки погибают, ну, а вместе с ними и все остальные клетки. Это если смотреть неопытным взглядом, или предвзято, в любой работе можно найти ошибки, неточности, оспорить выводы, раздувая положительный результат до уровня преступления, бесчеловечного опыта, но об этом позже. Главное, что должно было быть понятно всем, было в том, что раковые клетки действительно погибали, а все остальные органы были целы. К сожалению, это мало кто хотел понимать из тех, кто ринулся критиковать нашу работу.
Прошло уже больше шести месяцев после смерти нашего последнего подопытного пациента, природа радовалась лету, а я бегала от одного бетонного здания к другому, к третьему и так по кругу, не замечая ни холодной весны, с мерзкими дождями и со снегом в апреле, ни этого сказочно-яркого лета, лишь изредка, выходя из метро, ненадолго застывала на месте, смотрела, щурясь на солнце до одурения, впитывала силы, чтобы бежать дальше. Мы все так бегали, весь научный центр, а наши программисты, строившие математические модели работы препарата и вовсе жили на работе, кстати, им это было по кайфу, некоторые притащили с собой своих девушек и парней, таких же двинутых, и все работали вместе, круглые сутки, с перерывами на сон, еду и секс, для этого они выделили отдельную комнату, поставив большой диван, и повесили расписание, а так все спали в общем зале на раскладушках и матрасах. Модель выходила туго, приходили новые данные, заставлявшие перестраивать всё, часто начинать заново, и наши кодеры выходили играть в баскетбол на улицу, в любую погоду. Даже в ливень, так прочищались мозги, как они заявляли на указания, что они нарушают рабочий режим и вообще не выполняют регламент.
За всё в ответе Сергей Николаевич, все это понимают и стараются не высовываться, не возражать, если Серёжа вдруг проявлял твёрдость, выгонял кого-нибудь с работы домой, на выходные, а они возвращались тайно, ближе к вечеру, как шпионы. Работа заразила нас, а биофизики и программисты считают, что это я всех покусала, и все теперь инфицированы вирусом Esenius trudogolicus и прививкой от этого вируса могут быть только Мальдивы или Гоа на полгода за счёт работодателя.
Вышло много статей, мы публикуемся сразу, как получили результаты, даже промежуточные, выкладывая массивы данных для всех, чтобы другие проверили и нашли наши ошибки. И ищут, копаются в отчётах, массивах данных, иногда находят несоответствия, просчёты или торопливые выводы. Кого-то это раздражает, приходится переделывать, проверять, но для большинства это нечто иное, непонятное мне чувство, которое объединяет всех, весь неравнодушный мир. Приходя в научный центр, я больше не воспринимаю его, как бетонное здание внутри Москвы – это сообщество разных людей, стран и континентов. Да, много времени уходит на переписку, общение, виртуальные конференции, на которые меня постоянно приглашают, тянут на аркане, как ретивого жеребца или кобылу в конюшню. Я многого не понимаю, плыву, как говаривал один мой преподаватель по биохимии, теряю нить, путаясь в английских и латинских терминах, чувствую себя бесполезной, стесняюсь, и это, наверное, видно. Но медленно и верно я въезжаю, мне становятся понятнее отчёты, выводы наших генетиков, суть споров. Мне кажется, что я снова учусь, а это мой университет. Недавно я поняла, что хочу отразить в своей кандидатской работе, сложились элементы в единую картину, и мне так захотелось скорее её написать, но торопиться нельзя, слишком мало верных данных. Слишком высока цена ошибки.
Я статьи не пишу, хотя Серёжа просит быть соавтором, а я отказываюсь. Мне дают статьи перед публикацией, и я провожу редактуру, как медик, не особо поначалу вдаваясь в суть. Но чаще и чаще моя редактура стала касаться научных вопросов, я делаю замечания, со мной спорят, иногда я права, иногда нет, по-разному, но моя фамилия без моего одобрения стала появляться в авторах статей, моё стабильное место второго соавтора, почётное место. Серёжа думает наперёд, за меня, понимая, как помогут мне эти публикации на защите, добавят веса.
Мы синтезировали мою плазмиду! Я не сразу поверила и поняла всю значимость этого события, от меня скрывали, что уже больше года подбирали технологию, и вот она, чистая, без моих генов, без моих не знаю уж и чего – новый искусственный организм. И тут опыты над животными приобрели новый окрас, а как поведёт себя препарат? Даже в теории никто не предполагал, что искусственный организм будет иметь точно такие же свойства, в точности выполнять возложенные на него функции. Так никогда не было и не будет, опыт предыдущих синтезов, попыток создать искусственные копии простейших доказывали это, всегда была потеря функций, а в большинстве случаев организм был нежизнеспособен или бесполезен.
Начали по правильному, с лабораторных тестов в чашах Петри или мини-реакторах. Искусственная плазмида работала, внедрялась в здоровую клетку, собирала информацию и, сталкиваясь с поражённой клеткой, убивала её, так нам показалось в начале, но мы ошиблись. Искусственная плазмида, киборг Гауса, как прозвали её биофизики, они такие шутники. Я иногда ржу весь день, до слёз, ничего не успеваю сделать, и это лучше любого отдыха. Спасибо им, на следующий день моя голова работает гораздо лучше, и вообще мы много и часто смеёмся, такая радость внутри нас, я могу смело говорить за всех, вижу по глазам, чувствую это. И в этом не может быть никакой ошибки! Не может и всё!
Так вот, киборг Гауса не убивает клетку, как моя эндогенная плазмида, а деактивирует. Клетка словно замирает, перестаёт лихорадочно делиться, воспроизводить уродов, а через некоторое время её ядро распадается, ДНК разрывается на части, как рибосома, ферменты распадаются на аминокислоты, и здоровая клетка пожирает её. Дружественный каннибализм. Никто не обратил на это особого внимания, а я настояла на эксперименте, который, похвастаюсь, вышел точно так, как я предсказывала! Серёжа заставил меня написать отдельную статью, мою первую личную статью об этом, я пару раз заставала его за тем, как он читает выпуск журнала, где была моя статья, и улыбается. Такой смешной, или это я смешная и до сих пор стеснительная? В 33 года, пора бы перестать стесняться.
Итак, эксперимент. Мыши не подходят – слишком малы, слишком быстро, обезьянки, такие симпатичные, больные, мы их и заразили, и весёлые. У пяти был рак желудка, у шести рак кишечника, у трёх рак печени, четыре с раком почек и десять с моим любимым лейкозом. Очень важно сравнить действие при разных раках, а то в первой фазе мы лечили, если так можно сказать, только больных неизлечимыми лейкозами разного генеза.
Мы приготовили препараты для каждой обезьянки, причём для половины сделали пограничные отряды с моей плазмидой, а остальным ввели киборга Гауса со стафилококком. Самая суть была в том, что основной препарат мы вводили напрямую в поражённые органы, и препарат был на 90% из киборга Гауса, а оставшиеся 10% – моя плазмида. Это всё условно, моя не моя, плазмиды, что живая, что искусственный организм, были уже обезьяньи, с их кодом, перерождённые.
Результат оказался поразительным – 70% остались в живых. Выжили бы все, но не сработали пограничные отряды на основе киборга Гауса, они были отторгнуты иммунной системой или просто были съедены организмом. У всех подопытных раковые клетки были уничтожены, органы оказались чистыми, без стремительного некроза, поэтому приняли решение ничего не трогать и посмотреть, как организм справиться сам. Когда заметили, что у тех, кому ввели
