одно и то же, что я влюбилась. Я злюсь, что доказывает мою виновность, возражаю, нелепо, глупо, как подросток. А он, гад, поддерживает во мне это растущее чувство, звонит каждый вечер или днём в обед, помнит моё расписание, хитрец.
Вчера не позвонил, и сегодня не звонил ещё. Пришла раньше домой, всё сделала, сижу, ем, пишу дневник и переживаю. Почему он не звонит? Ещё немного и я позвоню сама! Мне так нравится, что он звонит не на мессенджер, а по-дедовски, на телефон. Есть в этом что-то тёплое, живое.
В голову лезут дурные мысли, представляю его с девушками из лаборатории, да с той же Настей, зачем я ему? Неужели я ревную? Доросла, созрела?!
Но я сбилась, надо переключиться, поздновато вздыхать о любви, возраст не тот. А когда у меня был тот возраст? Мне 30 лет, а я чувствую себя девочкой, влюблённой по уши девочкой!
Звонит, ура! Сейчас скажу ему что-нибудь хорошее, точно скажу!
Проболтали три часа, мне давно пора спать, а сон всё не приходит. Завтра ждёт у себя, будем вчитываться в результаты экспериментов. Проверить мою теории взялись все лаборатории, независимо друг от друга, по разным методикам. Мне объясняли, но я отмахивалась, мне важен был результат или его отсутствие, что тоже важный результат. Сергей Николаевич был воодушевлён, что-то знал, но отказался говорить. Он так умело перевёл тему на моих маленьких пациентов, слушал, как взахлёб рассказывала про новеньких, как выписывали наших «старожилов», лучший праздник на всём свете! Мне так хотелось, чтобы он был сейчас рядом, даже заплакала, тихо, чтобы он не услышал, но, мне кажется, он услышал, я бы болтала до утра, а он отправил меня спать, напомнив, что у меня утренняя смена в хосписе, а вечером к нему на разговор.
Он мне приснился, в первый раз, под утро, когда совершенно не хотелось вставать. Мы гуляли по парку, была поздняя весна, прохладно и сыро, и так хорошо, что хочется петь. И я пела, не помню, что, а он слушал, держал за руку, улыбался. И почему он во сне меня не поцеловал? Я обиделась, сама не знаю на что, но проснулась обиженной.¬ Это так смешно!
Целый день я ждала заветного часа, смотрела на часы, и меня отпустили раньше. Детей у нас забирали родители домой на праздники, кому-то стало чуть лучше, некоторые семьи решили дожить дома. Это звучит грубо и цинично, но именно дожить, в окружении родных, мы будем приезжать к ним на съёмные квартиры, ставить капельницы, делать уколы. Это будет последний Новый год, они не переживут зиму, я уже вижу это, нет, не предугадываю, а именно вижу. Работа научила меня видеть смерть, она совсем не такая, как рисуют её художники, писатели, находящиеся под властью мнения церковников. Нет бабы с косой в чёрном балахоне и надвинутом на лицо капюшоне, из-под которого смотрят два чёрных глаза. Смерть незрима и бестелесна, она скорее напоминает марево в жаркий летний день, когда голова кружится от лёгкого солнечного удара, а в глазах двоится. Так я вижу моих бедных и бесконечно любимых детей, стоя рядом задыхаюсь от беззвучного плача, а губы и глаза улыбаются, лицо немного каменеет. Они умные, милые и добрые, всё понимают – они тоже её видят, знают, что она приходит всё чаще и чаще. Это было бы ложью, страшной ложью сказать, что они не боятся, что мы не боимся – мы все её боимся, до холода в костях, когда больно пошевелиться, страшно отвести взгляд, уйти, не дать ей накинуться, поглотить, забрать с собой.
Один мальчик, Матвей Соломин, ему было семь лет, только-только исполнилось, перед смертью позвал меня и шепнул на ухо: «Ты же тоже её видишь?» – я кивнула в ответ, он сжал мои пальцы слабой рукой и прошептал на ухо: «Она тоже видит тебя. Она как мираж, тёплая и совсем незлая. Я не боюсь её ни капельки! А ещё она подходила к Жене, я попросил, чтобы она осталась у меня, но она не смогла мне ответить. Я не хочу, чтобы Женя умерла, ты же вылечишь её?».
Женя умерла через месяц после Матвея, ей было восемь лет, когда-то рыжая веснушчатая девчонка, превратившаяся в маленького тощего лысого цыплёнка. Перед смертью она долго звала маму, потом Матвея, а была только я. Никогда не забуду, как вспыхнули её карие глаза, как она попросила меня поцеловать её на прощание. Я никого из них никогда не забуду, никогда.
В научный центр я влетела на крыльях любви! Вокруг лежала декабрьская слякоть, в лицо бил колючий ветер, хмурые пассажиры в метро, скандал в автобусе и я, светящаяся, с улыбкой до ушей, вся в ожидании чуда. Гормоны били в голову, но не те, что бывают у влюблённых, другие, взрослые, назову, пожалуй, их так. К Сергею Николаевичу тянуло, я даже вафельный торт купила, тот самый, что очень любила в детстве, но ещё сильнее тянуло в лабораторию, где в тёмных шкафах зрели мои клетки, где шла борьба за жизнь, перерождение, дружественный каннибализм, разрушение, убийства и прочие ужасы, так пугающие человека, непонимающего, что в нём самом идёт бесконечная война.
Сергей Николаевич встретил меня внизу, крепко пожал руку, я покраснела от смущения, чудом сдержавшись, чтобы не поцеловать его в щёку.
– Не будем терять время, чай потом, – сказал он, забрав у меня пакет.
– Получилось? Ну, получилось? – нетерпеливо спросила я, но он лишь указал мне на вход в раздевалку и ушёл к лифту, ждать меня.
Мы поднялись на 10-й этаж, где располагалась наша опытная лаборатория, три комнаты, выделенные под мой проект, под меня. Я уже переоделась и ничем не отличалась от работников научного центра, меня все признали за своего, и это очень приятно. В лаборатории никого не было, все ушли домой. Он подвёл меня к шкафам, где плодились колонии моих клеток, так мне хотелось думать, а на деле десяток чашек Петри под наблюдением не спящего компьютерного глаза.
– 70% подтверждения гипотезы, – сказал Сергей Николаевич.
– И что это значит? –¬ недоумённо спросила я, не понимая, хорошо это или недостаточно.
– А значит это то, что ваша идея подтверждена настолько, насколько требует этого регламент. Это если сухим языком, а по нормальному – Есения, вы были правы! – торжествующе сказал он, схватил меня под руку и повёл от шкафа к шкафу, рассказывая результаты. Я слушала и не всё понимала, особенно когда он слишком увлекался цифрами. – Это промежуточный результат, как небольшая победа в очень важном сражении, точнее большая победа!
– Спасибо! – воскликнула я и, решившись, поцеловала его в щёку, стёрла следы помады, невинно улыбнувшись. – Спасибо, Сергей Николаевич.
– Вам спасибо, Есения Викторовна, – он побледнел от напряжения, мне не понравилось, что он опять стал называть меня по имени отчеству, слегка обиделась. – Остаётся самое главное, найти то, что позволяет вам жить. Я правильно определил ситуацию, у вас же не наступила ремиссия?
– Никакой ремиссии нет, назвать это острой фазой тоже некорректно, тем более это нехроническая фаза болезни. Никто не знает, хотя в моей карте написано «хронический нейролейкоз», что неверно. А как будем искать?
– А вот это я хотел бы обсудить с вами. Идемте, – он пошёл к выходу, и теперь уже я взяла его под руку, сжав локоть, чтобы не вырывался. – Однако, вы арестовали меня?
– Пока нет, идёт дознание, – бесцветным голосом следователя ответила я.
Мы вошли в демонстрационный зал, где был огромный интерактивный экран, столы и диваны для тех, кто устал и хочет немного подумать. Сергей Николаевич включил массив распознанной ДНК, я усмехнулась, неужели опять будут проверять?
– Хотите, чтобы я нашла мой «раковый ген»? – ехидно спросила я.
– Почему бы и нет, это не такое уж и бесполезное упражнение, – ответил он, но по незаметной усмешке я поняла, что он хитрит.
Пролистав код взад и вперёд, я остановилась на одной из страниц, специально пролистав нужную, и стала водить лазером указки по буквам кода, так читают дети, когда учатся, водят пальчиками по буквам. В его лице не было самодовольства или скрытой радости, что я сейчас ошибусь. Мне первой надоела эта игра, пролистав до нужного кода, я выделила его указкой.
– Вот, «раковый ген» был здесь. Видите, остались его следы, эти пустые последовательности, их залочили тормозными кодонами. Видите? Их слишком много, больше, чем обычно.
– Верно, откуда вы это знаете? ¬– удивился он.
– Заметила, когда выступала в цирке, – усмехнулась я. – Видимо, наша плазмида работает довольно грубо, или нет, подстраховывается, ставит метки.
– Вы всё-таки думаете, что это именно плазмида? – Сергей Николаевич долго смотрел на выделенный мною код. –¬ Вы верно подметили, не знаю, как у вас работает мозг, но человек, даже опытный, не смог бы в этом хаосе найти его так быстро.
– Не знаю, я просто вижу. Это как озарение, честное слово, –¬ ответила я.
– Похоже, но почему именно плазмида? Может мы имеем дело с особенной ревертазой или МРНК?
¬– Не думаю, вы же ничего не нашли, верно? – спросила я, он кивнул в ответ. – Вот, а не нашли потому, что остались здоровые клетки или раковые. В конце эксперимента других не остаётся. У меня есть теория на этот счёт, но нет ни одного подтверждении. Если я скажу, как до неё дошла, вы меня выгоните отсюда.
– Не-а, не выгоню, – помотал он головой. – Вы мне её расскажете, но сначала мы попьём чай. Надо накормить мозг, вы голодны?
– Признаться да, я бы поела, – ответила я. – Очень голодная.
– Можно заказать пиццу.
¬– И котлеты! – добавила я. – Вы шокированы? Я много ем, пиццы мало, я её всю сама съем.
– И котлеты с салатом, –¬ рассмеялся он и показал мне заказ на телефоне, я утвердительно кивнула, живот заурчал от нетерпения.
– Двадцать минут, потерпите? – ¬смеясь, спросил он.
– Постараюсь, или придётся съесть вас, – хищно оскалилась я в ответ.
– Это как-нибудь потом, – ответил он и покраснел, поняв двусмысленность своей шутки.
¬– Буду ждать, –¬ шепотом ответила я, удивляясь своей наглости.
Пока ждали заказа, мы обсудили результаты экспериментов, какую реакцию они вызвали среди нашей группы, изначально поделившейся на тех, кто верит и не верит в мою гипотезу. Оказывается, они проверили всё много раз, как положено в науке: слепая проверка, когда меняются материалом между экспериментаторами, и проверка масштабируемости, проявится ли этот эффект при увеличении объёма. Результаты не были до последней цифры после запятой одинаковыми, но точность была высокая.
Принесли заказ. Вместо скатерти Сергей Николаевич расстелил бумагу для плоттера, на котором никто ничего не печатал, как мне сказала Марина, а поставили его в надежде на то, что сотрудники будут печатать красочные отчёты и делать подобие стенгазеты – идея прошлого директора, хотевшего превратить их научный центр в филиал своего НИИ. Марина рассказывала об этом пренебрежительно, называя бывшего директора «совком», хотя по возрасту, он мог быть в СССР разве что младшим научным сотрудником. Я подумала, что неплохо было бы распечатать снимок электронного микроскопа моей плазмиды, повесила бы дома, как бесценную картину.
– О чём задумались, Есения Викторовна? – спросил Сергей Николаевич, как же он меня раздражал этим «Есения Викторовна». Марина же считала, что это он от большой любви и уважения. – У нас с вами небольшой ужин, почти, как в ресторане. Не хватает свечей, вина, вместо него будет чай. Я бы пригласил вас в ресторан, но пока времени нет, да и вас напрягать не хочу.
¬– А вы пригласите, я не откажусь,
