аппарат сам должен, ¬– ответила я. – Главное результат получить.
– Точно! А вот результата нет! У нас куча грантов, заказов на исследования, но все они пустые. Так Серёжа говорит, я с ним согласна, но деньги капают, работа идёт. А твоя идея его заинтересовала, –¬ Марина взяла меня под руку и повела к первой проходной.
– Понимаешь, ему хочется проверить. Он ищет что-то такое, необычное. Он считает, что ты одержимая, в хорошем смысле.
– Тоже мне новость, я это и сама знаю, – хмыкнула я, но чувствую, что щёки у меня покраснели, лицо запылало. На языке вертелся назойливый вопрос, и я нечаянно проговорилась. – А где сейчас он?
– В Питере, на переговорах. Так эти газовики решили, что надо бы заняться наукой, все же теперь микробиологи, разработчики. Вот он и выслушивает всякие бредни, которые принесут нам неплохие деньги, а в результате будет тот же ноль.
– Понимаю, сейчас все специалисты по вакцинам, по вирусам, генной инженерии.
– Во-во, так и есть. Я вот, если честно, не верю, что у вас что-то выйдет, а Серёжа – верит. Но мне очень хочется ошибиться! – Марина воскликнула это так громко, что редкие прохожие на другой стороне улицы замерли, испуганно озираясь, кто кричал.
– И ты ошибёшься, – сказала я.
– Спорим? –¬ Марина протянула мне ладонь.
¬– Спорим! ¬– хлопнула по ладони.
– На огромный торт по выбору победителя, а? – предложила Марина.
– Нет, по выбору проигравшего за счёт победителя!
– Идёт!
Мы расхохотались, обнялись, как давние подруги. С ней было очень легко и приятно, надеюсь, я не напугала её. Мне часто кажется, что я хуже смерти, как посмотрю на себя в зеркало после работы, еле приползая домой. Умыться, поесть и спать, а утром, я просыпаюсь в четыре утра, посидеть за ноутбуком, почитать новости немецкого института, спрятать флешку и на работу. А ещё штраф надо оплатить, забыла нулевую отчётность отправить за прошлый месяц, я же до сих пор иноагент.
Подъехала большая жёлтая машина, не знаю, что за марка, такая смешная, пузатая, со стеклянной крышей и старомодными круглыми фарами. Из машины выбежала маленькая Марина, девочка в голубом платьице, с улыбкой до ушей, хоть завязочки пришей, и двумя беззаботными косичками с яркими резинками. Девочка кинулась к маме, повисла на ней, как обезьянка, хитро, как мама, поглядывая на меня. Следом вышел папа, его лицо угадывалось в манерах девочки, высокий эффектный брюнет с наигранно важным видом, хотя глаза светились ехидством. Я смотрела на эту счастливую семью, как они рады друг другу, как это здорово забрать маму с работы, и ощутила такую жгучую зависть, что чуть не заплакала. Успела незаметно утереть две слезинки, смазать завистливую маску в полотно усталости. Надеюсь, они не заметили.
А если и заметили, то что? Почему я до сих пор стараюсь быть лучше, чем есть? Да, я завидую – имею право на эту зависть! У меня никогда не будет детей, я мёртвая, бесплодная! У меня никогда не будет любящего мужа, кому я такая нужна!
У меня опять паника, скоро начнутся судороги, чувствую это, как костенеют пальцы, приходится отстукивать то одним, то другим, есть что-то приятное в этом мазохизме, скользящее возбуждающее нервное напряжение. Начинает скручивать и бить спину, пора ползти на кухню, за шприцом и под стол. Надеюсь, что отрублюсь до прихода мамы, не хочу, чтобы она видела меня опять такой.
Вчера были судороги. Оставила ноутбук включённым, он разрядился и вырубился. Кто-то закрыл его, наверно, мама. Она не читала, она никогда не читает мои записи, если я не разрешу.
Не могу спать. Работала в хосписе, сегодня никто не умер, слава всем богам, если они есть. Но спать не могу, вспоминаю всех моих детей, которые умерли, только тех, кто умер. Закрываю глаза, и мы все в парке, на поляне, открываю глаза – ¬они в парке, зовут меня к себе. Это как наваждение, я схожу с ума, я слышу их голоса даже сейчас, когда пишу это. Скоро будут судороги, опять, они стали приходить подряд, три дня подряд, сегодня второй день. Пойду проколюсь заранее, мама дома, не хочу падать опять под стол, надо спать в своей кровати, одной, чтобы никто не видел
Глава 38. Моя идея
В лаборатории я не узнала Марину, так она была не похожа на ту весёлую девушку. Меня встретила серьёзная женщина в очках с золотой оправе, в белом халате, белых туфлях и брюках, а на голове шапочка, скрывающая полностью волосы. У Марины свои глаза оказались карими, она после работы надевала синие линзы, мгновенно преображаясь. Видя моё удивление, она улыбнулась, и я узнала ту Марину, которая мне так понравилась.
До конца недели она показывала по вечерам лабораторию, мне выдали костюм с вышитой фамилией и должностью, на атрибутах здесь явно не экономили. У меня был даже свой личный шкаф в раздевалке, который открывался по магнитному пропуску. Договор я подписала в первый же вечер, ещё до того, как на меня напали судороги. И на следующий день передала Марине.
Судороги утихли к пятнице, отчего-то я сильно нервничала, чего-то боялась. Не помогала ни работа, ни игры с детьми, ни переписка с госорганами, которая обычно вытряхивала меня из состояния самокопания и изучения нутра, заставляя злиться, ругаться, входить в азарт: «Ах вы так?! А мы вас так!». Бесконечная игра формулировок, интерпретаций постановлений, актов и других бесчеловечных документов.
В научном центре мне понравилось, не ожидала, что у них там столько всего есть. Здесь размещалось шесть лабораторий, работавших отдельно, пользуясь оборудованием друг друга. У них была электронная очередь, кто и когда занимает тот или иной электронный микроскоп, секвенатор, а на хроматографию очередь была расписана на два месяца вперёд. Марина водила меня из лаборатории в лабораторию, шапочно знакомя со всеми, я никого не запомнила, зато меня запомнили, и на следующий день подходили здороваться, и я честно говорила, что не запомнила, никто не обижался, мужчины отшучивались, что главное, что они меня запомнили.
Особенно меня поразил испытательный цех, весь блестящий, с новенькими реакторами, небольшими сепараторами, фильтрами и другим оборудованием, которого я никогда не видела. Цех ждал работы, способный к синтезу трёх препаратов одновременно, но после пуско-наладки так и простоял два года без дела. Объёмы требовались крохотные, того, что производили в лабораториях, хватало для отчётов, а дальше отчётов работа и не шла. Марина много рассказывала, что начальник нашей лаборатории, по совместительству ВРИО всего центра, Сергей Павлов, мечтает запустить производство нового препарата или хотя бы провести малые промиспытания, но это, видимо, никому неинтересно. Они пытались начать, бюджета хватало сделать всё своими силами, но ведомства не согласовали проект, так всё и сгинуло под ковром в министерствах. «Пустая работа», так называл это Сергей Николаевич, я решила называть его так, это Марине можно говорить Серёжа, а мне он виделся… вот и задумалась, а кем я его видела?
На фотографиях был совершенно нормальный человек, не красавец, не в моём вкусе. И опять неправда, у меня и вкуса-то нет на мужчин, не знаю, какие мне нравятся, точнее никто не нравится. Фригидность есть фригидность, ничего не попишешь, но мне всё чаще кажется, что я сама себе её придумала. Вот хочется быть мученицей, чтобы после смерти поставили памятник, ставили в пример, нарисовали икону, слагали легенды, скабрезные анекдоты – не забывали. В который раз замечаю за собой желание быть лучше, чем есть, выбрать подходящую позу, казаться выше других, благороднее, благовоспитаннее. Вот возьму сейчас плётку, и сама себя отхлещу за гордыню, и ведь получу от этого небольшую долю наслаждения, не правда ли? Есть у человека такая черта, быть всегда обиженным, оскорблённым, гордым, принижать себя перед другими, нарочно, чтобы спорили, доказывали обратное, а ты наслаждалась, уверовала в эту благолепную чушь, воспаряла духом, спасала душу, творила благо во имя какого-то бога и господина.
Надоели! Сама себе надоела уже, мочи нет, как взгляну на себя, а там миловидная женщина с очень недоброжелательным взглядом, который по ошибке называют серьёзным или требовательным. Нет, я просто злая для других, не для моих пациентов или друзей, моих коллег, с ними я требовательная. Марина старше меня на шесть лет, а выглядит моложе, так мне кажется, хотя она считает иначе, называя меня молодой девушкой и нетронутой розой. Это приятно, я стала улыбаться себе в зеркале. И она моментально поняла, почему у меня провал на личном фронте – взгляд и ухмылка, с которой я смотрю на мужчин, а это непроизвольно, неспециально – вот они и шарахаются. Она настаивает, что Серёжа, он же Сергей Николаевич, как раз для меня, такой же угрюмый тип, каменный истукан.
В пятницу капнул аванс на карту, ещё не приступила к работе, к какой не понимаю пока, а зарплату начали платить. Денег не считаю, не помню, сколько копится на счету, главное, что хватает на мои скромные нужды. Хочу маме денег дать, она отказывается, гордая, как я. Мы задумали с ней кухню поменять, но никак не сойдёмся с дизайном – нам всё не нравится, так и живём по-старому. А зачем что-то менять? Чем больше я смотрю на шкафы, на стол, обои, тем сильнее чувствую, что мне их будет не хватать. Это часть моих воспоминаний, часть меня, моего папы, бабушки, той жизни, когда я была беззаботным ребёнком, немного грустным, но счастливым. Написала об этом маме, она тоже не хочет ничего менять, живём мы аккуратно, обе помешаны на чистоте, но убирается в основном она, я дома только сплю.
Такое странное слово – счастье. Что оно означает? Его так часто используют, что оно истрепалось, обтёрлось, потеряло смысл. Им называют всё, даже самую малую радость, путая удовольствие, утолённое желание со счастьем, а это совсем другое. Счастье должно быть тоньше, глубже и в то же время шире, масштабней, чтобы охватило тебя с ног до головы – всю! Пронизало – пронзило! Заполнило и подняло ввысь, там, где ничего нет, только ты и твоё счастье. И я вспомнила, когда чувствовала это, несколько раз в моей новой жизни. И как я могла забыть, это же так просто! Я исчезала в этой слепящей тёплой неизвестности тогда, когда в нашем хосписе выздоравливали. Семь раз, их уже семь счастливцев, наших героев. Они все герои, но эти выжили, совершив подвиг.
В пятницу поздно вечером позвонил Сергей Николаевич, я как раз шла после двух смен в хосписе домой по парку, в субботу у меня был выходной, я стараюсь подстроить график так, чтобы в субботу был свободный день. Нет, я не приняла иудаизм, к религии отношусь также, как и раньше – с большой долей неприязни, в целом, не к отдельным людям. В моей врачебной практике, а сколько я уже лет работаю в хосписе? Не могу подсчитать и не хочу! Так вот, мне встречались разные священники, не могу выделить одну конфессию, что она самая вменяемая, такого анализа я не делала. Как и в любом другом деле, всё зависит от человека, профессия деформирует личность, но не до конца же?
Я сначала не поняла, кто мне звонит, и хотела бросить трубку, надоели уже телефонные хулиганы, сумасшедшие, грозившие мне карой небесной и прочий сброд. И откуда у них мой телефон? Кто дал им меня в качестве врага. Наверное, это мне мстят полоумные санитарки из больницы, которых я отгоняла от наших пациентов с их
