Veni, vidi, vici

поклажей, и Домициев легион. Союзная конница, а с нею и сам царь, остались в лагере, чтобы утром присоединиться к выступившей в поход на Зелу римской армии.
Цезарь по своему обыкновению возглавил первую когорту VI легиона, или скорее полу-легиона, которым командовал пожилой Сульпиций Гальба.
Благородный Гальба, прошедший с Цезарем две галльские кампании, что называется, "состарился на войне". При этом страстно любил он деньги, плотно поесть, выпить галльской цервазии и повозиться с продажными женщинами. Был он недоверчив, чрезмерно осторожен и уступал в доблести бесславно погибшему под Каррами молодому Крассу. Ну, а с Требонием, Габинием или Титом Лабиеном, Гальбу вообще нельзя было сравнивать! Приняв командование легионом, сей доблестный полководец "прославился" тем, что, отбив нападение тавринов в альпийском проходе, счел за благо спуститься в Цизальпинскую Галлию. Он сохранил свой легион, но оставил перевалы, которые обязан был защищать. Сенат, как водится, назначил коллегию из десяти бездельников для того, чтобы расследовать действия Гальбы. В итоге эти децемвиры решили, что легат проявил не трусость, а истинно римское благоразумие - сенату нужны были союзники, и "отцы" спасли репутацию Гальбы, который, впрочем, не принял этой услуги. Вместо этого Гальба еще раз продемонстрировал свое хваленое благоразумие и остался лоялен ему, Цезарю.
После Фарсала Цезарь оставил легата с его поредевшим легионом в Македонии, где Гальба завел дружбу с фракийскими принцепсами из рода Одрисов. Однако его тупое фракийское пьянство прекратилось после того, как Цезарь увяз в Египте. О Гальбе вспомнили и вытащили с полулегионом в Александрию, и вот теперь, мрачный, трезвый и недовольный, он здесь, в Понте...
...Да, Лабиен!
Они познакомились лет тридцать назад, когда оказались в провинции Азия, куда их привел Гай Меммий. Цезарь вспомнил круглое, всё в веснушках, лицо молодого военного трибуна. Этот услужливый и сметливый всадник из Пицена как-то сразу расположил его, Цезаря, к себе. Потом, в Риме, Лабиен с помощью цезаревых денег был избран в народные трибуны, и честно потрудился на благо рода Юлиев. Пока Тит не сошел с ума, не возомнил себя великим полководцем и защитником республики, он действительно был способен на многое и умел действовать самостоятельно. В Галлии он несколько раз выручал его, Цезаря. Но теперь Лабиен в Африке и убивает всех, кто стоит за "узурпатора и врага римского народа". Лабиен с Помпеем земляки - оба из Пицена. Неужели этого достаточно, чтобы предать его, Цезаря, наплевать на десять лет галльской войны, когда между ними, как ему, Цезарю, казалось, возникли и окрепли узы настоящей мужской дружбы?.. Нет, это боги помутили разум Лабиена и превратили его в свирепое животное, обреченное на бесславную гибель...
"Пожалуй, - подумал Цезарь, - благоразумный Гальба и битый Фарнаком чересчур осмотрительный Домиций стоят один другого. С ним, Цезарем, они хороши, а без него способны лишь уйти от разгрома..."
Заметив, что легат время от времени оглядывается на тающий в темноте лагерь, Цезарь усмехнулся:
- Уж не боишься ли ты, Гальба, удара в спину?
- Ты угадал мои мысли, император, - буркнул Сульпиций. - Дейотар был с Помпеем при Фарсале. Он не сдался нам, а убежал, как волк, в свое царство. Этот царь в любой момент может изменить... К тому же он не пьет вина, - помолчав, добавил легат.
- И правильно сделал, что удрал, - тихо ответил Цезарь. - Иначе его зарезали бы наши ветераны. Впрочем, ты прав - опасно держать волка за уши. Если, конечно, он волк, а не баран... Знаешь, Гальба, я люблю предательство, но ненавижу предателей.
Гальба промолчал и Цезарь, не дождавшись ответа, насмешливо бросил:
- Он не пьет не только вина, но и цервазии, а вот это действительно подозрительно. Впрочем, и я, Гальба, не большой любитель напитков.
Неожиданно Цезарь поймал себя на мысли о том, что ему тоже хочется оглянуться и посмотреть, не крадутся ли следом вероломные галаты. Ему стало смешно. Тряхнув головой, он произнес:
- Но скорее я накажу свихнувшегося Лабиена, если он попадется мне в руки, чем этого варварского царя. Дейотар будет служить Риму, независимо от того, кто станет первым в Городе: я... или другой. Я простил Дейотара из уважения к его сединам и надеюсь, он не предаст меня. А вот захваченные им земли стоит разделить, не так ли? Пусть выбирает: тетрархия или царство, а - Гальба?
Гальба кивнул и пробурчал что-то о знаменитом милосердии Цезаря.
Молчание показалось Цезарю тягостным, и он тихо бросил легату:
- Пойду поговорю с твоими головорезами. Ступай вперед, Гальба.
Цезарь остановился, жестом приказал Мессале и телохранителям следовать за ним и, искоса поглядывая на выплывавшие из тьмы манипулы ветеранских когорт, приблизился к "головорезам".
В отличие от домициевых легионеров и сопровождавших их рабов, нагруженных как мулы всем необходимым для устройства лагеря на новом месте, ветераны шли налегке, перебрасываясь между собою короткими тихими фразами. Многие зевали.
Разглядев в полутьме знакомую сгорбленную фигуру примипила, Цезарь негромко окликнул его.
- Что вздыхаешь, Церенна? - с улыбкой спросил он первого центуриона первой когорты ветеранов Луция Церенну. - Вспомнил родную Этрурию?
- Нет, император,- пробурчал центурион.
В рядах послышались приглушенные смешки.
- Для твоего ведома, я вспоминал о Дельфион... Была у меня такая в Александрии.
В рядах снова негромко засмеялись.
- А другие знали ее по имени Калиника, а третьи... - кто-то ехидно прошептал из рядов.
- Тише вы, - жестко бросил в сторону воинов Церенна. - Феликс, ты у меня посмеешься сегодня утром, когда я тебе влеплю пару горячих.
- Уж больно ты строг, Церенна, - насмешливо заметил Цезарь.- Ты и со своей Дельфион обращался так же, как собираешься с Феликсом?
- Да, император, - в тон Цезарю ответил центурион. - Только я наказывал ее иначе - не розгами, а кое-чем другим.
- И хорошо получалось, Церенна?
- Да, император, она стонала и благодарила Венеру.
В рядах опять послышались сдавленные смешки. Кто-то, зажав рот рукой, издавал странные лающие звуки.
- Везет тебе, Церенна!
- Как и тебе, император.
- А утром, как думаешь, повезет?- прищурился Цезарь.
- Конечно, Цезарь, клянусь Марсом, - разошелся центурион, - ведь ты у нас счастливчик, почти как Феликс. С тобой и твоими Фортуной и Фелицатой мы побьем не только этих боспорских варваров, но и кого-угодно, хоть германцев, хоть парфян!
В рядах смеялись уже открыто.
- Вот Зела, - вытянув вперед руку, несколько угодливо произнес неожиданно выросший из сумерек Гальба.
Светало.

III

Пятнадцатитысячная армия Цезаря узкими серыми колоннами вползала на не слишком крутую, поросшую редким кустарником гору. Скрипели колеса многочисленных повозок, груженных мехами с водой, солдатским скарбом, казной, значками когорт и манипулов, бревнами и кольями, доспехами, оружием, кожами и хворостом. У подножия горы лежала неширокая долина с пересохшей речушкой и каменными россыпями. Слабый ветер волновал островки тамариска и кусты, объеденные овцами. С другой стороны возвышалась пологая гора, или вернее холм, на вершине которого белели руины Зелы, укрепленные воинами Фарнака.
Когда совсем рассвело, во вражеском стане гнусаво запели рожки, послышались крики глашатаев и конское ржание. Из беленых глинобитных домиков стали выбегать люди, на удалении казавшиеся римлянам черными муравьями. Многие из них суетились, указывая руками на поднимавшиеся в гору римские когорты и отряды пеших галатов.
- Теперь Фарнаку не уйти, - с мрачным удовлетворением изрек Гальба, вглядываясь вдаль, туда, где сновали боспорцы.
Цезарь кивнул.
- Мессала, коня!- потребовал он и, не отрывая взгляда от Зелы, начал отдавать привычные команды: всадникам выйти из старого лагеря и спуститься в долину к лагерю Фарнака; смотреть за Фарнаком; всем легковооруженным присоединиться к коннице; дежурным когортам XXXVI легиона разбивать лагерь; остальным когортам XXXVI легиона и VI легиону приготовиться и встать в охранение перед будущим лагерем.
Утренняя прохлада почти мгновенно сменилась духотой. День снова обещал быть жарким.
Римляне оседлали гору, и домициевы когорты принялись за дело. Инженеры занялись разметкой нового лагеря, а рабы стали освобождать телеги, груженые камнем, бревнами и песком. Часть легионеров взялась за лопаты и кирки, чтобы копать ров и ставить частокол.
Вскоре показалась союзная конница, весьма разношерстная на вид: усатые, в аттических и коринфских шлемах и панцырях вожди окружали старого царя Дейотара. За вождями гарцевали рядовые всадники с небольшими медными щитами, в доспехах победнее - из льна или телячьей кожи. Дородный царь Дейотар, несмотря на преклонный возраст, держался молодцом в своем тяжелом панцире пергамской работы. Время от времени он раздраженно осаживал нетерпеливого вороного коня.
В свое время он помогал Помпею, а тот, в обмен на помощь, сквозь пальцы смотрел на то, как вырастало в размерах царство Дейотара, гордо именовавшего себя "царем Малой Армении" и "тетрархом Азии".
Цезарь, припугнув старика смертью, в конце концов проявил свое знаменитое милосердие и пощадил царя. Теперь Дейотар из кожи лез, чтобы отблагодарить нового покровителя, и замолить прежние грехи. По первому требованию привел он под римские знамена цвет своей пехоты и конницы.
Конные отряды царя заняли долину, которая разделяла обе армии. Со склонов "римской" горы к галатам стайками спускались пращники, лучники и метатели дротиков - весь этот сброд, набранный на Балеарских островах, Крите и во Фракии. Они стали располагаться на противоположной стороне долины, перед Зелой; было видно, как пращники разбрелись в поисках камней, а метатели дротиков разминали правые руки и рассматривали укрепления боспорцев.
Гораздо ближе, с "римской" стороны долины, неподалеку от землекопов, развертывались когорты охранения. После того, как манипулы заняли положенные места, первые центурионы позволили воинам присесть и позавтракать пшеничными лепешками. Многие собирали и ели побеги горчившего горного лука, росшего здесь в изобилии.
Цезарь расположился на вершине горы. Чуть поодаль, за одинокой скалой разместились легаты, знаменосцы легионов, трубачи, глашатаи и "друзья" - личная охрана полководца - во главе с их префектом, красавцем Валерием Мессалой. По будущему преторию носился костлявый Катилий Мамурра и тонким бабьим голосом, давал указания инженерам. Козлиная бородка Мамурры делала его немного похожим на хитрого и похотливого лесного божка Фавна.
Спешившись, Цезарь устроился в тени одинокой скалы, подножие которой быдо покрыто зеленовато-коричневым мхом. По знаку Мессалы рабы предложили ему еду. Он съел немного овечьего сыра и маслин, пшеничную лепешку с луком, запил водой. Рабы расстелили пару козлиных шкур, и он растянулся на них, решив вздремнуть...
В полудреме к нему пришло странное ощущение усталости, опустошенности.
"... Ах, если бы я мог поведать обо всех наших страданиях, о тесноте и узких закутках, где и лечь-то невозможно! Был ли хоть один час, когда бы мы не стонали? А на земле творилось нечто ужасное. Мы ложились лицом к