Veni, vidi, vici

I

Он вышел из палатки так быстро и неожиданно, что стоявшие на претории воины невольно вздрогнули.
- Всё спокойно? - на всякий случай бросил он страже.
- Да, император, - нарочито бодро отозвался Валерий Мессала, появившийся откуда-то сзади, из ближней палатки "друзей". Мессала был без шлема, и Цезарь почувствовал, что префект растерян.
Один из воинов судорожным движением руки подтянул щит к левой ноге. Скорее всего он затягивал ремни на калиге, отложив скутум на большой камень.
Цезарь отвернулся и зашагал по преторию. Было тихо и всё еще душно, крупные звезды рассыпались по всему небу. На юге рожками вверх висел желтый месяц. Римский лагерь спал: из палаток доносился храп, отдельные слова и восклицания видевших сны воинов. Перекликались часовые. Слева размещались палатки XXXVI Домициева легиона, справа - двух когорт египетских ветеранов, в центре расположилось воинство Дейотара, царя Галатии.
Через некоторое время из темноты на преторий вышли легаты: долговязый Домиций Кальвин и грузный Cульпиций Гальба, за которыми угадывалась свита из трибунов, "друзей" и центурионов.
- Пора? - нетерпеливо спросил Цезарь, ни на кого не глядя.
- Еще рано, - тихо ответил Домиций, - у Фарнака не спят.
- Хорошо, но после четвертой стражи я выступаю с Гальбой, потом и ты выводи, как условились, свой легион, - всё также нетерпеливо сказал Цезарь и, повернувшись, направился к своей палатке. Отбросив кожаный полог и нагнувшись, он вошел в нее, нащупал изголовье и растянулся на козьих шкурах. Закрыл глаза.
Вновь перед ним возникли зеленые берега Нила, густые когорты его легионов, пальмы на горизонте. Мутная вода реки лениво плескалась у бортов плоскодонного царского судна, раззолоченного и разукрашенного венками, с пурпурным парусом, словно наполненным токами любви.
Клеопатра...Очаровательная, юная, порочная. Ни одна женщина в Риме не могла похвалиться такой властью над ним, покорителем косматой Галлии, перед именем которого трепетали дикие свевы и британцы. Очарованный, он не хотел замечать, что его обольстительница некрасива. Во всяком случае без памяти любившая Цезаря в молодости Сервилия почти по всем статьям превосходила Клеопатру; ее дочь Юния была сложена не хуже матери и жутко ревновала его к ней. Он не хотел замечать и того, что Клеопатра жестока. Первая же ее просьба состояла в том, чтобы казнить Потина, евнуха, фактически правившего Египтом. И тем не менее...
Как Клеопатра улыбается! Как смотрит на него своими удивительными глазами! А как говорит, потешно растягивая слова, чтобы он мог понять ее греческий! Как ласкает его редеющие кудри и целует в плешивый затылок! Откуда такое обаяние в этой девочке, на милую головку которой он возложил диадему владык Египта? Девочке с крупным крючковатым носом, по которому он в шутку щелкал своим указательным пальцем; с полными губами, которые были слаще уст любой римской матроны, сельской красавицы откуда-нибудь из-под Арреция, накрашенной афинской блудницы. А, может быть, стареющим императорам всегда нравятся девочки? По крайней мере, Сулла привез из разграбленных им Афин целый выводок черноглазых молоденьких распутниц!
Да, Клеопатра...Пожалуй, он даже жалел эту девочку. В ее чертах, отмеченных печатью уродства и вырождения, - этих проклятий векового инцеста Птолемеев - он читал для нее смертный приговор, написанный неумолимыми богами...
Каких только чудес не насмотрелся он в Египте! Каких только чудес не натворил он там сам! Подобно беспечному юнцу разгуливал он по ночам с Клеопатрой по спящим улицам Александрии, переодетый пастухом, с мечом и кинжалом под одеждой и венком из анемонов на лысеющей голове. Однажды царица, словно нетерпеливая девчонка, схватила его, великого полководца, за руку и почти бегом устремилась по тайным подземным ходам, проложенным в прибрежном квартале рядом с Эмпориями, к мавзолею Александра. Там он, потрясенный, дерзнул открыть раззолоченный саркофаг и в неверном свете четырех светильников увидел забальзамированные останки великого македонского царя. Вид того, кто мнил себя богом, отвращал: пучки редких пепельных волос, подобие оскаленного лица с пустыми глазницами, полуистлевшая диадема, высохшее, немощное тело - это был скорее злобный демон, нежели величайший из полководцев или бессмертный обитатель Олимпа. Тогда он, Цезарь, поймал себя на мысли, что испытывает те же чувства, что и при виде одутловатой окровавленной головы Помпея: брезгливость и вину. Нет, по обычаям предков, когда душа его уйдет в царство теней, тело Цезаря сожгут на погребальном костре...
Ах, Клеопатра...Подобно потерявшему голову полководцу дал он себя разгромить в безумном бою на дамбе у Александрийского маяка, где его сбросили в море, и он, раненый в руку, полуголый, потеряв плащ полководца и оружие и лишившись знаков отличия, коими удостоили его сенат и римский народ, проплыл пол-мили до одной из своих трирем. Там пораженные моряки вытащили его на борт и долго отказывались признать в нем императора галльских легионов и первого человека республики.
Его, угодившего в западню стратега, спас Митридат Пергамский, передавший ему войска, с помощью которых он разбил, наконец, в двухдневной битве в дельте Нила армию сторонников "законного" царя, злобного юнца, тринадцатого Птолемея. Сместив новоявленную "царицу", сопливую Арсиною, Цезарь восстановил на царском престоле их старшую сестру Клеопатру, эту шаловливую прелестницу, от улыбки которой у него, как у выжившего из ума старика, навертывались слезы.
Не было в его жизни времени счастливее того, которое провел он с ней, путешествуя вверх по Нилу. Пурпурный парус, золоченые весла, гранитные колоссы богов и Клеопатра, разгадывавшая его взгляды, вздохи, мысли... Сколько счастливых быстротечных часов провели они вдвоем в разукрашенной царской каюте!
Однажды она натерла его волосы терпко пахнувшим маслом, приготовленным из листьев и ягод аполлонова лавра, и остатки его кудрей - предмет насмешек римских острословов и всей галльской армии - стали замечательно мягкими и густыми. "Эвлокамос"(прекраснокудрый) герой" - так стала звать его Клеопатра после этого. В отместку он наградил ее громоздким гомеровским прозвищем "рододактилос Эос" (розовоперстая заря), намекая на ее выкрашенные в розовый цвет ногти... А щеки царицы, нарумяненные красным экстрактом алканны, как хороши они были, как притягательны!...
Иногда он готов был даже поверить в то, что эта девочка действительно любит его. Она часто говорила, что родит от него сына по имени Цезарион...
Перед плаванием вверх по Нилу царица свела его с бритыми жрецами бога Гелиоса, которые, оказывается, были хорошо осведомлены о запутанности римского календаря. Угодливо улыбаясь, жрецы поведали, что точно рассчитали длительность года - 365 с четвертью дней. Они подсказали ему: "В этом году, великий Цезарь, надобно между ноябрем и декабрем вставить три дополнительных месяца (два месяца по 22 дня, один месяц да будет длиться 23 дня). В следующем же году шестой день до мартовских календ надо "удвоить". А затем в каждый четвертый год пусть добавляют один день. Всё просто!"
"Клянусь Юпитером, - подумал он, - вернувшись в Рим, я обязательно исправлю наше ужасное деление года, заимствованное у этрусков, с его вставными днями и месяцами!.."
Там, в царской каюте, Клеопатра показала ему старинную карту первого Птолемея, и он впервые увидел весь мир, опоясанный седым Океаном. Именно тогда в его голове зародился великий замысел: разгромить Парфию, пройти всю Гирканию а затем, перевалив через кавказские хребты, захватить южную Скифию и ворваться в Германию со стороны Белой реки. Эти деяния сделают его поистине великим, а имя "Цезарь" станет не менее славным, чем имя самого македонского Марса!
Но боги завистливы, а центурионы плохо воспитаны.
Это боги заставили центурионов (легаты боялись!) докладывать ему, что войско отказывается сопровождать его корабль к границам Эфиопии, что в Африке окопались бездарный Сципион и тронувшийся умом Лабиен, а в Испании объявились сыновья Помпея, поклявшиеся отомстить за отца и замучившие верного Требония мятежами; что в Кампании и Пицене восстали ветераны, не получившие обещанной земли; что благородный Корнелий Долабелла, Цицеронов зять, - еще один с претензиями, явно превышавшими его способности, - не придумал ничего умнее, как агитировать в Риме за прощение долгов; что этот интриган, бабник и пьяница Марк Антоний, назначенный им, Цезарем, присматривать за делами в Городе, учинил на форуме настоящую резню сторонников Долабеллы. Он устроил эту жуткую бойню, взбешенный тем, что Долабелла переспал с его, Марка, женой Фульвией (а что было этой злюке делать, коли ее любвеобильный муженек отобрал у Волумния Кифериду и, заключив ее с арфистками в шатре, на глазах у всего Рима развратничал с этой смазливейшей из рабынь?); что в довершение ко всем бедам, наместник Азии Домиций Кальвин, лишенный им же, Цезарем, двух из трех бывших под его началом легионов, едва унес ноги из-под Никополя в Понте. Добро хоть, что ХХХVI легион отступил в порядке, потеряв не так уж много - пару сотен человек.
Домиций, хорошо бившийся при Фарсале, где он командовал центром, был разбит Фарнаком, жестокосердным сыном Митридата Евпатора. Молодой боспорский царек, доведя до самоубийства собственного отца, пошел по Митридатовым стопам и вознамерился покончить с римлянами в Азии, а если позволит удача, то и в Элладе.
Что ему, Цезарю, оставалось делать?
Проститься с Клепатрой!
А дальше? Устремиться в Италию?
О нет!
Там ему в глаза скажут, что он могильщик государства, бабник почище Марка Антония и полководец, погубивший больше сограждан, чем гнусных варваров. Сначала надо разделаться с боспорским отцеубийцей. Тогда испуганный сенат даст ему триумф, а подонки Ромула славно попируют за его счет пару недель в Риме, деля время между гладиаторскими боями и схватками в лупанариях со столичными шлюхами. Впрочем, ему не жалко, на пиры у него найдется шесть тысяч талантов, истребованных им с прекрасной царицы Египта в порядке погашения займов, предоставленных в свое время ее отцу Авлету сенатом и римским народом.
...Полог палатки осторожно приподняли. Цезарь открыл глаза. Он увидел носатую физиономию Домиция и насупленное лицо Гальбы.
- Цезарь, время четвертой стражи, - торжественно сказал Кальвин.
- Да хранит нас Минерва, - маскируя иронию зевотой, ответил Цезарь и сделал движение, давая легатам понять, что хочет выбраться из палатки.
Наконец-то посвежело. Месяца не было, но звезды по-прежнему сияли, чуть дрожа на фиолетовом небосклоне. Гряда понтийских гор неясно вырисовывалась вдали, где окутанный мглою стоял полуразрушенный городок Зела. Лет десять назад Митридат Евпатор разгромил здесь беднягу Триария, несчастного легата Лукулла, после чего перелил трофейного легионного орла в серебряные статеры в знак унижения римского народа. Затем он казнил несколько тысяч римских граждан. А теперь мнит повторить Митридатов успех его убийца и сын.

II

Впереди шли проводники, сопровождаемые когортами VI легиона, затем пехота Дейотара, рабы с возами, груженными