что Огородников Вадим Александрович, при всём к нему уважении, не решал в нашем секторе ничего кроме самой работы, что он начальник-то только наполовину, причём - не самую важную. А всеми административными обязанностями у нас заправляли бабы по сути, Герта Васильевна, покойница, с Галиной Павловной, которые его поработили самым решительным и бессовестным образом под диктовку Кирилла, верёвки из него вили, свободно шагу не давали ступить, рта разинуть. Самостоятельно и свободно он мог у нас только сидеть и тупо ишачить на них на всех, как раб бессловесный, бесправный, - чтобы они цинично и делово снимали с его работы пенки. В этом и только в этом, повторюсь, заключалось всё его первенство и руководство. А всё остальное, важное и организационное, решалось у нас без него. Бабы, во всяком случае, своим истеричным гвалтом заставляли его всё в секторе делать так, как это им одним в первую очередь выгодно и нужно было.
- Поэтому-то даже и давая нам, молодым специалистам, работу, он потом не мог достойно нам её оплатить - потому что деньгами, как я уже говорил сто раз и ещё повторю, распоряжались в нашем секторе бабы: без их одобрения и согласия Вадим Александрович не делал, не предпринимал ничего, что касалось окладов и повышений… Ну и зачем, согласись, Витёк, нам, молодым инженерам, нужен был такой потешный начальник, к которому мы по воле судьбы попадали?! на кой, как говорится, ляд?! “Раком” вместе с ним стоять перед нашими старыми гнидами да ежедневно перед ними кланяться и унижаться?! Нет, нам подобная безрадостная перспектива души и сердца не грела. Совсем-совсем...
111
- А в лихие 90-е годы Огородников и вовсе опустился до нельзя, до плинтуса почти - и дома, и на работе. В финансовом плане нас почти что сравняли всех бравые либералы-реформаторы: всех разом сделали нищими. И те лишние “две-три копейки”, на которые теперь отличалась его зарплата от нашей, были что называется “каплей в море” и погоды уже не делали. Мы все тогда дружно принялись лапу сосать как один, все “с хлеба на квас перебивались”… И в семейном плане у него тоже были одни сплошные расстройства и разочарования; и с этой стороны ему помощи неоткуда было ждать, надежды на лучшее будущее. Жена его погибла в 50 лет, разбилась на машине, возвращаясь с дачи. Дети были какими-то шалопутными и неудельными, которые не только морально не поддерживали его, наоборот - позорили и унижали, раз за разом расстраивали. От этого он мельчал и деградировал на глазах, чах и вырождался как личность: ходил по институту беззубый, грязный, оборванный и неухоженный, больше на бомжа похожий, нежели на начальника, на учёного. Ну и какое могло быть к нему уважение после этого с нашей-то стороны? Да никакого!...
- То, что старики на него смотрели презрительно и свысока - это было ещё полбеды: они и раньше-то на него точно так же смотрели, тайно посмеивались над ним, недотёпой. Но в 90-е годы его тихо, но устойчиво начала презирать уже и такая рвань подзаборная, как Усманов Равиль и Куклёнкова Танька, которые, казалось бы, ему до смерти в ножки кланяться были должны, которые исключительно с юных лет за его счёт и жили, и здравствовали при этом… Но время менялось, увы, менялось круто. При Борисе Ельцине - особенно, когда страну разворошили как муравейник, как лесное тихое озеро будто бы палкой огромной вздыбили и взболтали. И вся лихая, необразованная и праздная нечисть со дна поднялась и оказалась вдруг наверху, в элите; при этом она шустро и ловко кинулась прибирать к рукам деньги, блатные места и госсобственность, и раздаривать всё это родственникам и друзьям, таким же паразитам праздношатающимся и бездарным.
- И вот уже и Равиль - существо абсолютно пустое, никчёмное, подлое, существо вороватое плюс ко всему, нечистое на руку, - выбился “в люди”. Жену заимел знатную и работящую, приезжую - но кандидата наук; дочку выдал замуж за “хорошего человека”, урвал две квартиры в Москве за здорово живёшь, дачу и машину зятя. Ну и чего ему после этого, зажиточному и удачливому прохиндею-дельцу, было перед нищим Огородниковым кланяться и лебезить? - голью-молью перекатной! Много чести будет! Ведь начальник-то в сравнение с ним, крутым, выглядел уже вроде как и пожиже, и помельче даже... Равиль и не лебезил и не кланялся, сволота: стал общаться с Вадимом уже на равных. У него с наступлением 90-х годов начальники и кумиры были уже другие - в профкоме, где парни работали побогаче и поважней, за которых он крепко-накрепко и уцепился.
- Вадим Александрович это чувствовал всё, хорошо видел и понимал, безусловно, - полным идиотом-то не был. Видел, что безнадежно отстаёт он от жизни, на обочину как развалившаяся телега сваливается; что его бывшие друзья-однокашники по Физтеху кто академиками давно стали, кто крупными руководителями и директорами, организаторами науки и производства, - и здорово переживал из-за этого, комплексовал, что так у него всё уныло и беспросветно в новой жизни складывается… И, чтобы хоть как-то себя самого подбодрить и возвысить, обелиться перед окружающими и оправдаться, принялся машинально раз за разом бубнить во время рабочих застолий и чаепитий, что он бы, дескать, давно из института ушёл, поприличнее нашёл себе место, поденежнее и покруче, - да нас ему вроде как было жалко: куда, мол, мы все без него. Пытался, короче, убедить старичок себя и других, что он филантроп каких мало, что якобы жизнь свою за других готов положить, на талант наплевать и призвание... Но слушать подобные его заявления нам было уже смешно, да и противно тоже. Никто не верил ему - седому, беззубому, опустившемуся неудачнику, - и не жалел; порою и не слушал-то даже. Убогая дурочка-Куклёнкова и вовсе сказала однажды, после очередной такой “угрозы” Вадима, когда он к себе ушёл: «Чего он нам всё грозит-то, старый пердун! всё хорохорится перед нами - уйду, да уйду, другую найду работу! Молчал бы уж и не рыпался, не поднимал головы, норов свой не показывал. Куда ему идти-то - такому?! кому и где он со своим гавённым характером нужен-то, кроме нас?! Только мы его столько времени всё ещё терпим и держим рядом с собой. А так пропал бы давно, с голоду помер. И похоронить было б некому, гроб оплатить. А туда же!»… Это она публично озвучила мысли, сучка драная, которые ей нашептал Кирилл, которые у “стариков” наших давно уже в их тупых головах сидели… Хорошо, что Вадим не слышал ни разу таких в свою сторону слов, а то бы рассвирепел и “взорвался”, и инсульт получил в два счёта от горечи и обиды. Ещё бы! Всю жизнь продержать у себя на хребте людей, которые тебя ненавидят и глубоко презирают, и растопчут дружно, когда совсем ослабнешь, бросят на произвол судьбы - нет печальнее и тяжелее участи и не придумаешь, согласись, Витёк?...
- Были, были у нас в институте нормальные работящие мужики и бабы, достойные и как люди, и как специалисты. Солодова Светлана Алексеевна та же, другие... Но было их так мало на удивление, процентов 20 даже и в старых отделах, которые ещё при академике Кузнецове рождались и оформлялись в административные единицы. Про новые отделы и не говорю, отдел того же Вайсберга, которые исключительно для друзей и родственников создавались, для блатных. Там люди вообще неизвестно какие работали и непонятно чем занимались: годами все поголовно сидели и сибаритствовали, играли в науку, в космос, “раздували из мухи слона”. То есть были чистыми захребетниками-дармоедами уже с первого дня, ничего не производящими и не отдающими. Зато сосущими деньги как пылесосы, которые невозможно теперь уже подсчитать.
- Ну и как с такими гнилыми порядками мы догнали б Америку или Европу по материальным благам, по уровню жизни, комфорту? - про что нам товарищи коммунисты ежедневно плели-талдычили с газетно-журнальных полос и трибун. Да с подобной само-разрушительной экономикой у СССР не было будущего в Истории: про это теперь нечего даже спорить и рассуждать. Забыть надо всем про это. И поскорей. Не само-обманываться, не бередить душу воспоминаниями о славном советском прошлом…
112
- А теперь представь на секунду, Вить, подумай и оцени хорошенько, каково было мне это всё наблюдать ежедневно в течение десяти лет. Мне, простому работящему парню, родившемуся и выросшему в трудовой полу-крестьянской семье, где каждую копейку вечно считали, берегли и копили, потому что она родителям моим потом и кровью всегда доставалась, великим физическим напряжением и трудом. А в это же самое время, видел я, в Москве проживали люди, много-много праздных и лишних людей, которым деньги на голову как снег зимой падали, то есть даром совсем, дуриком, просто так. Для меня это было и дико и неестественно, непонятно и недопустимо ни с какой стороны. Я этого не понимал и не принимал, зверел против такого устройства общества, нетерпимым, злым и жестоким становился день ото дня, человеком оппозиционным и революционным…
- Знаешь, я в школе был пионером истовым, клятву давал у Обелиска славы на Поклонной горе пионерской верности, доблести и чести. Потом в комсомол вступил - и тоже прилюдно клялся властям и стране. И всё ещё хорошо помню, как нас учителя воспитывали на уроках жить достойно, честно и правильно, хорошо учиться, усердно трудиться, прославлять учёбою и трудом свою великую Родину, Советский Союз! Для меня те проповеди преподавательские были как “Отче Наш”, не вру. Я именно так к ним тогда и относился - священно и трепетно, понимай, излишне-трепетно. Поэтому-то до сих пор держу их внутри, у сердца, и при желании, памятью поднатужившись, могу в точности воспроизвести и повторить… Да и родители меня в подобном же духе воспитывали и наставляли - самоотверженно учиться и работать, героически воевать - если того потребуется, пуще жизни беречь и любить страну, роднее и ближе которой - так они мне всегда говорили - для нас ничего нет и не будет на свете! Родина - она одна, единственная и неповторимая!… Я с таким возвышенно-радужным настроением и жил все детские и школьные годы, в МИРЭА азы специальности постигал, а потом таким же одухотворённым и правильным пришёл в свой НИИ распрекрасный летом 85-го - честно пахать и честно зарабатывать свои денежки…
- И что же я увидел там, в нашем институте Прикладной механики?! Целые толпы бездельников и м…даков в белых крахмальных халатах, и старых и молодых, которые годами не делали ни черта и не стремились делать. Которым было абсолютно на всё насрать - и на Советский Союз, и на работу, и на науку с космосом, на всё - кроме денег и себя, любимых. “Страна героев, страна мечтателей, страна учёных” из старого Гимна Энтузиастов выродилась и сгнила на корню. А наш институт мне всё больше и больше напоминал уже разложившийся труп животного, густо облепленный опарышами; среди которых нормального и живого человека было уже днём с огнём не найти: они у нас просто не выживали в этаком смраде и вони… Я ужаснулся от этого, остолбенел. И первый раз в своей молодой жизни засомневался в собственной стране и в тех внутренних законах, правилах и идеологических установках, что в ней господствовали уже много лет, пропагандировались и процветали!... И потом пошло-поехало без остановок: как снежный ком разрастались и множились мои удивления и досады,
