работы не стало совсем, как на грех. И мы оказались с ним, этой вонючей падалью, как бы запертыми в одной камере…
- Вот я и сидел, и “любовался” им две недели, этою сволотой, лютой злобой и яростью как перегретый чайник кипел - и одновременно сдерживал себя всеми силами, оберегал от расправы, от самосуда... Меня всё стало в нём раздражать и бесить, буквально всё: и как он ходит, и как сидит, и как с Танькой Куклёнковой разговаривает… Сидит, бывало, за своим столом и всю дорогу капается в ящиках: громыхает, шуршит, шум вокруг себя создаёт, скотина безрогая! - что-то там вечно ищет и перекладывает, с дерьмом всё никак не расстанется, помоечник… Потом слышу, затих, тишина в комнате, почти абсолютная. Оборачиваюсь - он сидит вполоборота к подружке своей и шепчется; причём шепчется так, одними губами, что даже и мне, сидевшему от него через два стола, ничего совершенно не слышно. Всё какие-то тайны, подвохи, секреты даже и от меня, человека абсолютно пустяшного и аполитичного. Куда же ему, подлецу, без них, без секретов и тайн-то! Его прямо в разведку можно было бы посылать, с такими-то бесценными качествами: только разведчиков и диверсантов перво-наперво учат, что сказанное слово - серебро, а не сказанное или не расслышанное - золото. А его этому не надо было и обучать - зачем? Он конспирации с детства обученный; родился, наверное, с ней…
- Потом, когда задница моя устаёт на стуле сидеть, я поднимаюсь и подхожу к окну - подышать свежим воздухом, Божьим миром полюбоваться, людьми. Опускаю голову вниз, во внутренний двор, гляжу, а Равиль уже там стоит, с кем-то “базары перетирает”. «Ё-моё! - думаю, - ну и фокусы! Ведь ещё минуту назад сзади меня сидел и с Танькой о чём-то шептался. А уже внизу, и на улице. Когда успел?! Шустрый, сука, как электро-веник!»… Садишься за стол опять, дальше продолжаешь сидеть, конца рабочего дня дожидаться. Слышишь, как Татьяна поднимается и уходит куда-то. Думаешь, что один. Радуешься, что никого нет из “товарищей” по работе, от которых как от мух жужжащих уже устал, или от коммунальных соседей. Поднимаешься, чтобы по комнате походить и размяться… Глядь, а Равиль за своим столом уже восседает и на тебя как филин косится, взглядом лукавым, жуликоватым пронзает тебя насквозь, следит, что я буду делать. «Чёрт возьми! - думаешь. - Как это он так ходит-то тихо, по-воровски, что и шагов никогда не слышно? И как так лихо везде побывать успевает, спуститься и потом подняться с первого этажа на шестой. Это в его-то 55-летнем возрасте! Фантастика да и только!»…
- Всё это и вправду выглядело фантастично со стороны, если ещё учесть, что он лифтом у нас никогда не пользовался, принципиально. Говорил, что, дескать, боится его, что у него с лифтами какое-то нехорошее воспоминание связано… Но я думаю, что это всё ерунда и отговорки пустые, дешёвые. Что его непоседливость и беготня - от переизбытка сил и ни от чего больше, от феноменального его здоровья, которое меня тоже в нём всегда поражало, вызывало тайную зависть... Вот зачем оно ему было нужно, Вить, здоровье недюжинное? - если он за те 40 лет, что у нас отработал, палец об палец не стукнул, принципиально, если от работы бегал как чумовой. Только чужими объедками вечно питался, только крысятничал и “щипал”… Да любой другой мужик на его месте, с честью и совестью-то который, с Богом в душе, с ума бы давно сошёл от хронического безделья, рак себе подцепил от тоски или ещё чего, на суку повесился бы. Сколько у нас было сорокалетних и пятидесятилетних мужиков и баб даже и на моей памяти, толковых, трудолюбивых и знающих, которых мы потеряли из-за болезней или несчастных случаев, отправили на тот свет… А этот педераст носился как чумовой, как мальчик 17-летний - и ни одна его не брала кондрашка, ни один кирпич не бил по башке - все пролетали мимо… И сердце работало как часы, и печень, и желудок, и все остальные жизненно-важные органы. Здоровье дал ему Бог прямо-таки богатырское, честное слово, хотя на вид был сверчок, пигмей недоношенный и недоделанный. Но это только на вид. Потому как за те 10 лет, что я рядом с ним отсидел, он ни разу ни на что не жаловался, представляешь, ничем не болел и не брал больничного. Ни разу! Удивительно, да?! неправдоподобно прямо-таки! Мы, молодые парни и девушки, постоянно болели и бюллетенили: то из-за гриппа, то из-за ОРЗ, то ещё чего подхватим на улице и неделями лечимся. Девушки, те вообще по гинекологической части мучились регулярно, бегали по врачам и до родов, и после; парни - с зубами, глазами, желудками. Я сам с 20 лет от гастрита страдаю, белугой вою, когда что-нибудь непотребное съем: острое, солёное или копчёное. И многие у нас так: моё поколение вообще какое-то уж больно слабенькое и болезненное уродилось… А этот сука - ничем, вообще ничем и никогда! Будто заговорённый, честное слово! Даже к стоматологу никогда не ходил на моей памяти, не ставил пломбы - будто зубищи его стальные с рождения, как у волка!… Вот он круги и накручивал по институту и по Москве - всё от переизбытка сил, от здоровья своего лошадиного, которое он через беготню и выплёскивал. И до меня носился аж три десятка лет, и при мне десять, и теперь, небось, всё ещё носится.
- Да и вообще ему по жизни страшно везло - во всём, какую сторону ни рассмотри. И я не понимаю, предположить не могу - за что, за какие-такие заслуги... Вот подумай, Вить, и подивись вместе со мной над этим нашим пройдохою. Я тебе уже говорил, что устроился он к нам в институт после школы и сразу же начал “косить” под слепого, от инженерной работы отлынивать. Казалось бы, выгнать надо было его - и дело б с концом. Кому он такой уродец и иждивенец нужен-то?!... Но его не выгнали, пожалели. И потом жалели всю жизнь. Тот же сердобольный Огородников его опекал, к которому он репьём прицепился, которому вечно плакался и на жизнь жаловался, левые справки и отгулы просил… Потом от Армии “закосил”, педераст, получил себе “белый билет” в военкомате, что при коммунистах, если помнишь ещё, было делом самым пропащим и гибельным: на приличную работу с таким-то “волчьим билетом” потом невозможно было устроиться - только грузчиком в магазин. К нам на режимное предприятие, во всяком случае, таких и на пушечный выстрел не подпускали… А он, этот ушлый гад, и тут ужом проскочил: сначала устроился к нам, то есть прошёл все необходимые процедуры кадровые и медицинские, и только потом уж от Армии начал косить, когда это никого уже не трогало, не жгло, было до лампочки. Ведь после того, как устроишься, можно хоть десять “белых билетов” себе получать, хоть справку из дурдома выписывать и на стенку вешать перед рабочим столом, - это не будет уже никого волновать ни в отделе кадров, ни в отделе режима.
- А ты сам-то в Армии служил, Валер? - поинтересовался я.
- Нет, не служил. Но я - старший лейтенант запаса, физически здоровый, то есть, не инвалид… Просто, у нас в институте военная кафедра три года была, где мы в военной форме на занятиях по полдня сидели, изучали средства ПВО. Потом мы гос’экзамены по военке сдавали, трудные, скажу тебе, экзамены; потом на летние месячные сборы ездили под Армавир, присягу там принимали в части под духовой оркестр. Так что я нашей советской Армии долг сполна отдал, от службы в Вооружённых силах не косил, не думай.
- Да я и не думаю, - засмеялся я. - Я просто так спросил, ради любопытства…
-…А с работою у этого гниды разве не такая же точно картина вырисовывалась всю жизнь, больше на фарт похожая, на шоколадку “баунти”? - чуть успокоившись и переведя дух, продолжил повествовать напарник. - С восемнадцати лет дурака валяет на элитном столичном предприятии, заслуженного инженера из себя корчит, гад, деньги гребёт лопатою, таблицы умножения толком не зная при этом, простейшей алгебры и тригонометрии, - и нормально, никто ему ничего. До пенсии уже почти досидел в штанах-то Вадимовских - и дальше станет сидеть, пока Огородников будет работать и его, паразита, кормить. А что ему сделается-то, что?! Ему ж до института нашего только доехать надо, по дороге не умереть - и всё, вся его работа так называемая в том только и заключается. А на это сил и здоровья у него ещё долго хватит, нечего и говорить... Вот и будет ездить лет этак до 80-ти на службу, кряхтеть и слюнями брызгать, окружающий воздух портить. Хотя останови его и спроси на улице: «как твой институт называется-то, Равиль, куда ты со школьной скамьи ездишь и ездишь?» - так не ответит сразу: давно уж, небось, забыл, выбросил из головы и из памяти. Потому что ни памяти, ни мозгов у него отродясь не было. А чем занимается его некогда славный НИИ, тематику предприятия он никогда и не знал! Зачем ему, чистому захребетнику, это?... Зато все награды уже собрал за то время, что у нас отирается, все звания и дипломы, какие другим раздавали. Целую пачку уже, небось, накопил, паскудина, целую коробку из-под телевизора. Даже и звание заслуженного изобретателя однажды выбил себе чуть ли не силой у Огородникова. На пенсию выйдет - будет внукам рассказывать, хвастаться, гад, как он космос советский якобы держал на своих плечах, был чуть ли ни правой рукой Кузнецова и Королёва. И внуки будут верить дедовским бредням, гордиться им, рассматривая его многочисленные награды…
- Вот за какой хрен Равилю нашему, спрашиваю я опять, по жизни такая фортуна? Кто ему, законченному негодяю и подлецу, жить и при этом бесконечно и безнаказанно воровать и плутовать помогает? За что, за какие-такие заслуги и доблести, перед кем? Уж не перед Господом Богом точно! Ведь он, насколько я его за 10 лет сумел распознать и изучить, за всю свою долгую и достаточно гладкую жизнь ни разу никому доброго дела не сделал, не помог, не подсказал, не предупредил об опасности. Только всю дорогу гадил и гадил везде, где только мог, к чему его мерзкая и липкая рука прикасалась, ловчил, тащил, обкрадывал и облапошивал ближнего своего, выставлял хороших людей подлецами и дураками, жадинами и сквалыгами. Словом, оставлял после себя повсюду одно лишь сплошное “дерьмо” и запах предельно вонючий и отвратительный - как скунс. И такие же отвратительно-тягостные воспоминания… Он ведь даже и Огородникова, вечного и ревнивого благодетеля своего и заступника, безбожно дурачил, объегоривал и “доил” с теми же незаработанными отгулами, с левыми справками и документами. А то и вовсе выставлял чудачком-простофилею исподтишка в глазах молодых сотрудников…
100
- Неужели ж у него и вправду никогда и никаких проблем не было на работе? - задумавшись на секунду, недоверчиво произнёс я, внимательно выслушав длинный-предлинный монолог напарника. - Прямо и не верится даже, Валер, не обижайся только. Как-то неправдоподобно это - прожить жизнь без проблем.
- Проблемы, Витёк, у того бывают, как правило, кто работает, кто пашет изо дня в день, наукой занимается или ещё чем; хрусталём тем же, как у тебя. И чем больше человек трудится на производстве - тем больше у него врагов, хлопот, проблем и неприятностей. И тем короче жизнь… А у этого гниды какие враги? и какие проблемы? с чего? - если он палец об палец не стукал и по службе не сталкивался ни с кем, не пересекался и не конфликтовал. Вроде бы был у нас, числился в списках, да, в домино долбил каждый день, постоянно сидел на банкетах, зарплату
