накуренной под столом в бесчувственном состоянии, оставив без присмотра ворота.
Мы трезвыми не были, но и пьяными - тоже. Бутылка водки для нас, да с закускою - плёвое дело… Бригадир всё понял правильно и, довольный, покинул нас. Сказал только напоследок Валерке, что утром ему зарплату его отдадут, всю до копеечки, по честному с ним рассчитаются. Чтобы парень не волновался, значит.
Мы поблагодарили его, удалявшегося, направившегося на другие посты, и опять закурили, воздухом свежим одновременно дыша и ворота свои проверяя - работают ли перед утренними заездами, не подведут ли нас, не сломаются... Было тихо вокруг на удивление, тепло и темно. Фонари вокруг ярко горели, освещая нашу въездную площадку золотисто-жёлтым светом. Хорошо было нам возле шлагбаума опущенного стоять, легко и спокойно… У моего напарника и вовсе работа заканчивалась. Совсем. Несколько часов ему, счастливчику, и осталось до “дембеля”. Я ему очень завидовал…
94
Только вот у Валерки-то моего, как я заметил, не было радости на лице после ухода бригадира, не наблюдалось совсем ощущения скорой развязки, праздника. Какой-то он стоял вздрюченный весь и нахохлившийся как потрёпанный воробей. Нервно курил одну за другой, в ночную темноту взглядом колючим уставившись, и о чём-то напряжённо думал…
- Ты чего такой нерадостный-то, Валер? - спросил я его. - Четыре часа тебе всего и осталось - до воли. А ты бледным и кислым выглядишь как протухшие щи. Давай, расслабляйся и веселись, криком кричи, наслаждайся жизнью. Пора уж.
- Да я вот стою и про институт свой бывший всё думаю. И про людей, что там у нас обитали - “трудились”, как они все на полном серьёзе считали, “в поте лица”, науку “двигали”, космос… Я про Кирилла-то тебе рассказал, про его подлости, каверзы и гниль душевную, - и ты мне вроде как не поверил, что такие типы бывают на свете, работают в таких местах… Но ведь у нас ещё и Усманов Равиль отирался уж сколько лет, которого я вообще спокойно вспоминать не могу - сразу же давление поднимается в голове и кулаки сами собой сжимаются и чешутся. Такая это была сволота вонючая и предельно мерзкая, что даже и на расстоянии меня всё ещё достаёт, расстраивает и мучает через память!
- Неужели ж хуже Кирилла? - засмеялся я. - Хуже-то уже вроде и некуда.
- Хуже, - незамедлительно ответил напарник, - во сто крат хуже! Уже потому, хотя бы, что подлюка Кирилл - тот одного Огородникова поработил и “сосал”, кровью его питался; нас же, молодых, не трогал. Этот же сволота именно на молодёжи у нас и специализировался, на молодых и доверчивых лопухах, пользуясь тем, главным образом, что они ему, старику, сдачи дать не могли - постеснялись бы.
- Он что, и тебя объегоривал, что ты так бесишься на него, ядом исходишь?
- Объегоривал, гад. Да ещё как! Я что - рыжий что ли?! или заговорённый?!... Особенно сильно в 90-е годы мне от него доставалось, паскудины, когда молодые ушли, и мы с ним в комнате вдвоём остались, не считая Куклёнковой... Вот когда он на мне отыгрался по полной, единственном объекте атаки, регулярно пользуясь моей добротой, доверчивостью и беззащитностью… Хотя я и старался держать его на дистанции, особенно-то не подпускал к себе, зная его поганую натуру. Да и по возрасту он мне ни с какого бока не подходил: ему же в 90-е годы уже за 50 было. Он отцом мне фактически был: какие между нами могли быть отношения-то и всё остальное?... Но он, гнида, сам ко мне лез и лез каждый день: как репей прицепился, прямо-таки, или же грудничок к сиське. И не спрячешься-то от него никуда, сидючи в одной комнате, не скроешься. Хочешь, не хочешь, бывало, а сиди и терпи эту гадину, смотри на неё, “любуйся”…
95
Услышав подобное, я, естественно, воодушевился и “слёзно” попросил напарника поподробнее рассказать про усмановские подляны с коварствами. Мне, признаюсь, так это всё интересно и любопытно было узнать, напоследок-то, что аж под ложечкой засосало. Да ещё и из Валеркиных жарких уст, который, как я понял уже, был не только честным и совестливым мужиком, но и отменным рассказчиком тоже…
Валерка подумал-подумал, покопался в памяти - и после этого, сквозь зубы, правда, но рассказал пару случаев. Из последних усмановских “подвигов”, что называется, что тот успел совершить.
- Летом 93-го года, - стоял и рассказывал он, окружающую нас темноту лениво разглядывая, разорванную тут и там жёлтыми фонарями, - за несколько месяцев до кровавых событий у Белого дома, помнится, позвал его Венька Исаев, наш последний профорг, на какую-то там шабашку в Московскую область, чего-то построить в каком-то клубе или детском саду. Неважно это. Пообещал ему приличные деньги, главное, на которые Равиль быстро клюнул, к которым вечную слабость имел... Но потом походил-походил, подумал, пораскинул куриным умишком, посоображал, “прикинул х…р к носу” - и понял, что “получится обалденная бородавка”, как у нас во дворе говорят. Понял, если серьёзно, что надо будет ишачить Бог знает сколько времени, жить неизвестно где, а потом ещё и заработанные деньги ждать, которые от ушлого Веньки ещё и хрен-два получишь…
- В общем, через неделю напряжённых раздумий решил он Веньку Исаева послать. Но так, чтобы отношения с ним не испортить и в профком как и раньше продолжать бегать, в котором Равиль прописался и который терять не хотел, не под каким видом… Вот он и подключил к этому подлому делу меня, решил за меня спрятаться, гнида, громоотводом меня сделать, козлом. Он знал, держал в голове, вероятно, что я, будучи студентом, несколько лет в стройотряд ездил, в строительстве кое-что смыслил, опыт имел: я про это тебе рассказывал, Вить, в связи с Гертой Васильевной, которой несколько раз помогал. Вот и Равиль решил на этом сыграть, на моём прошлом опыте, и сделать это всё очень тонко и грамотно. Пришёл на работу как-то, тихонечко так подсел ко мне по всегдашней своей манере маскироваться и прятаться ото всех и начал рассказывать про исаевское предложение: что хочет-де Венька его на шабашку позвать, деньги приличные обещает. И под конец спрашивает вкрадчиво так и нежно, как пионер пионерку: «Как думаешь: ехать, не ехать? Что посоветуешь?» «Не знаю, - отвечаю, - сам решай. Ты чего, маленький что ли?» «Да ты понимаешь, - сразу же начинает этот гнидос скулить передо мной и канючить, - я на стройке-то никогда не работал, не знаю там ничего. А вдруг попаду в чуднушку, в проссак - по незнанию-то. Может, сходишь со мною к Веньке? - просит жалобно, - поможешь?» «А как я тебе помогу? - сидел и дивился я. - Чем?» «Ну-у-у, ты у нас мужик опытный, знающий, толковый. Посидишь радом, послушаешь, что мне Исаев будет плести про свою затею. А потом мне в конце дашь совет, когда выйдем: стоит с ним связываться, не стоит»… «Отвали, - отвечаю, - Равиль. Сам к нему иди и сам с ним беседуй. Чего я буду в ваши дела ввязываться? - надо мне это. Ты ж не дебильный, вроде бы, разберёшься?»… Но он ко мне прицепился так, скотина безрогая, что его и палкой невозможно было бы отогнать. «Пойдём да пойдём, - чуть ли не плачет сидит, сцену жалостную разыгрывает. - Выручи, прошу тебя, Валер»…
- Короче, действовал тогда в своей излюбленной манере, про которую я тебе рассказывал: прицепляется к человеку так основательно, что легче согласиться и сделать как просит, чем спорить с ним и отказываться. Ему, если человек нужен и выгоден был, - хоть плюй в глаза, хоть в рожу ссы, хоть посылай на три буквы прилюдно - ни за что не отстанет. Так и будет рядом хвостом ходить и скулить, пока своего не добьётся. Такой уж был прилипчивый и наглый тип, как пиявка прямо-таки. Существо, ещё раз тебе заявлю, у которого ни совести не было никогда, ни стыда, ни чувства собственного достоинства. Про благородство и не говорю: это слово вообще отсутствовало в его лексиконе… А тут ещё и почтенный возраст его дурную службу сыграл: как такого старого пердуна на х…р пошлёшь. Грех это… Ну, в общем, встал я тогда, скрепя сердце, помнится, и пошёл с ним в профком, хотя и не хотелось мне делать этого. Чувствовал почему-то, что не к добру это всё, что боком мне выйдут усмановские затеи. И так оно всё и вышло…
- Как только мы туда зашли оба, в наш институтский профком, Равиль меня сразу же перед Исаевым посадил - как главного знатока-эксперта. А сам, гнида вонючая, сбоку сел: вроде как он ни при чём, вроде как я у него главный, я заводила, а он, беленький и пушистый, меня во всё слушает и подчиняется… Мне это сразу всё не понравилось, - но делать-то было нечего, раз уж пришёл, вписался в эту гнилую историю. Посидел я там минут десять, помнится, Венькины бредни послушал про баснословные барыши, после чего встал и ушёл, попрощавшись с Исаевым. Вышли на улицу, и Усманов сразу ко мне: «Ну как? чего скажешь?» «Да ерунда всё это, - сказал я тогда. - Я бы не стал в эту бодягу вписываться, если ты лично меня имеешь в виду. Уж больно много и лихо он всего обещает: странно и подозрительно это… К тому же, я своё уже отпахал, в строительной грязи повозился достаточно, пока ещё был молодой, и сил в запасе много имелось. И повторять это всё мне что-то совсем не манится. А ты как хочешь, думай. Не знаю, в общем. Решай сам»… «Всё понятно» - пробурчал Равиль, и больше мы разговоров на эту тему не заводили…
- А месяцев через пять, через шесть, перед Новым 1994-м годом, если точнее, встречаюсь я с Венькою в коридоре на первом этаже нашего здания, здороваюсь с ним как обычно, протягиваю ему руку. А он и руку мне как-то неохотно жмёт, и в мою сторону не смотрит. «Ты чего? - спрашиваю, - Вень, обиделся на меня за что-то?» «А на хрена ты про меня Равилю летом гадостей разных наплёл: что я его-де облапошить хочу, дурачка неопытного, что эта затея моя с шабашкою - чистая авантюра? Он меня уверял, что уже готов был поехать и поработать, что уже и вещи собрал - да после твоих слов испугался и передумал»… «Я ничего этого ему тогда не говорил, клянусь, - ошалело принялся я оправдываться перед Исаевым. - Я только сказал на улице, что сам бы я в подобные вещи ввязываться не стал, что я своё уже отработал, ещё в институте, когда студентом зелёным был. И песок и цемент месить опять желания не испытываю. Вот и всё». «Ну, не знаю, не знаю. Вас не разберёшь. Ты мне одно говоришь, он - другое», - недовольно пробурчал Венька, не веря мне, ощетинившись против меня основательно, меня тогда во всём обвинив, что сорвалась его строительная работа… Таким вот подлым манером, Витёк, и поступал всегда с нами, молодыми сотрудниками, Равиль, так нас мазал дерьмом и как презервативы использовал. И таких примеров, при желании, можно вспомнить и привести сотни.
- Ну и набил бы ему рожу за это, Валер, чтобы впредь неповадно было подобное совершать! - выслушав всё до конца, разразился я праведным гневом. - У нас на заводе такое б Усманову с рук не сошло: кровавыми соплями этот педераст умылся бы.
- Ну да! Набьёшь ему рожу, а потом в тюрьму сядешь за эту мразь. Не рассчитаешь - и пришибёшь его, допустим, суку поганую, инвалидом сделаешь. И что тогда? Он же маленький как воробей: килограмм сорок весил, не больше. Его пришибить - раз плюнуть… Так он тебя потом по судам затаскает, гнидос, миллионную компенсацию платить заставит - за инвалидность-то. Ему, упырю, драка будет только на руку и на пользу: сам на неё всегда набивался, как теперь представляется… Да только
