тёр”. Огородников, когда этот хлыщ к нам только пришёл, обрадовался, дурачок, толковому специалисту-то и попробовал было его к себе в помощники определить, совместную статью в журнале с ним написать и напечатать даже... Да только не угадал он опять, старый, с помощником-то, обманулся в надеждах! Этот Венька, как выяснилось, по психологии и мировоззрению вторым Усмановым был; понимай - законченным паразитом и саботажником, аферистом - каких поискать, ловкачом-барышником. Как забурился в колхоз сразу же - только его в отделе и видели. С толстожопым педрилой-Партосом там снюхался и закорешился, правой рукой его стал, влился, короче, в “колхозную мафию” и надёжно там окопался... Ну и принялись они там на пару дела проворачивать: одеяла с подушками воровать, овощи с фруктами, консервы, и сбывать наворованное в Москве по друзьям и знакомым… А потом, когда Венька приезжал в отдел передохнуть, нам по секрету в курилке всё хвастался, как это лихо и ловко-де у них получается, какая шальная деньга им там прёт… По полгода сидел в колхозе, сучёнок, из которого его и бульдозером было не вытащить. А когда их колхозная лавочка закрывалась, он возвращался и уходил в отгулы до Нового года - культурно, так сказать, развлекался, ухаря из себя всё строил, рубаху-парня. Хотя на самом-то деле жадным и мелочным был, хитрющим как бестия: всё на халяву норовил напиться и нажраться, на дурнячка… А после Нового года, выспавшись и отдохнув от деревенской жизни, сидел в нашей комнате и книги с журналами читал, мотался по музеям, по выставкам регулярно - культуры там набирался, интеллигентского ядовитого пафоса. Чтобы потом в колхозе молоденьким девочкам мозги засерать, раскручивать их на “любовь”, на “бабки”. Доверчивых и простых девах, как я заметил, всегда порабощал и “доил” очень даже умело и грамотно, был стопроцентный профессионально альфонс. Кто попадал к нему в лапы по дурости - долго потом не могли из них выбраться; тем более - без потерь.
- Он и нас раскручивал постоянно, гадёныш, молодых пацанов, что в комнате с ним сидели - на сборища разные, на гулянки. Не успел к нам работать прийти - уже все дни рождения наши узнал откуда-то, даже и записал где-то. И потом сидел за столом и подкалывал при всех того, у кого этот день приближался: ну что, дескать, сидишь и молчишь, и нас никуда не зовёшь, не приглашаешь? Зажать день рождения хочешь, да? Понятно, мол, всё нам с тобой, куркулём, понятно… Совестить, короче, будущего именинника начинал, прилюдно стыдить, упрекать в жлобстве и скупердяйстве… И многие действительно клевали на эту его подлую удочку, я и сам пару раз клевал: кому жадным-то и мелочным в глазах сотрудников выглядеть было охота?! Хочешь, не хочешь, - а в положенный день приносишь на работу водки, вина и закуски, и начинаешь всех разом хмелить. И ловкача Веньку тоже. Его-то - в первую очередь, заводилу.
- Хотя сам он ни разу свои дни рождения у нас не отмечал, ни разу! Я не припомню такого… Но делал это по-хитрому, по-еврейски: чтобы следы жадности скрыть. Где-то за пару недель до личной праздничной даты приходил на работу расстроенный, кислый и начинал перед нами ныть. Жаловаться, что к нему то один-де бывший дружок в гости нагрянул-заехал стихийно, Зяма допустим, и они с ним нажрались до поросячьего визга, просадили рубликов сто, то другой, Шинька, с которым-де он тоже рублей пятьдесят просадил, потом приезжал Веник - и опять пьянка. И так далее и так далее, и всё в том же разгульно-фантастическом духе. Этими своими рассказами жалостными, питейными он, как я теперь понимаю, из нас слезу выбивал - и попутно рекламу делал своей якобы немыслимой щедрости и широте, своему ухарству знатному... А когда день рождения наступал, он приходил в институт пустой, подчёркнуто-грустный, помятый. И говорил нам с порога виноватым голосом: извините, мол, мужики, так вас всех мечтал напоить в этот раз - но, увы, опять ничего не вышло. С дружками бывшими, закадычными все деньги одним махом спустил; не знаю, мол, как теперь и доживу до зарплаты. Даже и в долг денег для правдоподобности всегда просил, артист, воду газированную в цеха пить бегал, якобы “гасить шланги” - и мы, дурачки, давали ему и верили… И так он нас всех за нос лет пять и водил, и дурачил до самого почти увольнения. Пока уж мы ни поняли, что и к чему: что чистый прохиндей наш Венька, что патологически-жадный и ушлый…
77
- Представляешь, Вить, он, как и Усманов, ни одного юбилея в нашем секторе не пропускал, ни одной пьянки-гулянки. Приезжал на работу гульнуть и попить винца на дармовщинку даже и тогда, когда в колхозе вроде бы числился, а в отделе неделями не появлялся.
- А откуда же он узнавал-то про это? - слушал и удивлялся я. - Неужели ж и он вашу Куклёнкову трахал на пару с Равилем? И она и у него за то была осведомителем?
- Да ладно тебе, Вить, чушь-то нести: на кой ляд ему была нужна эта старая кляча, маленькая и тошнотворная, чтобы об неё мараться, руки и всё остальное марать. Куклёнкова только для сволоты-Усманова предназначалась: это ему кроме неё никто не давал, даже и супруга собственная, законная. А Венька молодых девок тискал и “строчил” везде, где они ему на глаза попадались. Вот и у нас в отделе у него такая зазноба была, молодая похотливая дурочка... Она вообще-то в плановом отделе числилась, но сидела почему-то у нас и подчинялась лично Скворцову. До обеда в нашей комнате отсидит, бывало, какие-то левые справки напишет, Марку Павловичу их отнесёт - и всё, вся её праведная работа на этом заканчивалась. После обеда она одевалась и бежала домой: работала у нас как самая настоящая легко-трудница. А получала за это 150 рублей - мой инженерный оклад, между прочим. Плюс премия ежемесячная, обязательная - как и у меня. Неплохо, да, в нашей конторе блатные люди устраивались и работали?…
- Но сейчас не об этом речь. А о том, что ошалела эта праздная глупая баба от хронического безделья так, что уже и сил у неё, наверное, не осталось сидеть и терпеть такие постоянные ежедневные муки. Дурака-то годами валять, Витёк, оказывается тоже силы нужны, и немаленькие.
Вот тут-то молодец-удалец Венька на её тоскливом будничном горизонте и объявился. Как его увидала в нашей комнате однажды, молодого, ядрёного, языкатого, спермою из глаз брызжущего, - сразу же умом и поехала, курица, потеряла ум. Влюбилась в Постнова по уши так, как только нетраханная кошка весной в рыжего кота влюбляется. И на какой-то пьянке очередной ему и отдалась, кулёма: толи в ванной, толи в туалете, толи вообще на лестничной клетке у лифта. Минет ему даже сделала от души, как Венька в курилке хвастался, чуть было не захлебнулась спермой, - так сильно захотелось ей, дурочке чумовой, в объятьях настоящего мужика подержать и телом его насладиться…
- Ну и понеслась у них после этого карамболь-катавасия - с песнями под гитару и интимными плясками до полуночи, с содомо-гоморрскими оргиями и садо-мазой даже: цепями, наручниками и плетьми, фалло-имитаторами сантиметров по 20-ть и другими похожими приспособлениями - для куража и поднятия тонуса. Драл мужик бедную бабу так, короче, как только дворовую собаку-жучку кобели дерут - до крови и ору истошного, непотребного, и потери пульса. Жуть! От рассказов его эротических, диких даже и у нас, сторонних людей, кровь стыла по жилам и перехватывало дыхание от перевозбуждения; а у некоторых и вовсе случалась непроизвольная эякуляция в курительной комнате, что и жёны ночью были уже не нужны... А глупой и пошлой бабе всё это было в радость и в кайф: самка была знатная. Ей, наоборот, так эта Венькина необузданная и крутая любовь понравилась, по его заверениям, до таких он её интимных глубин цепями и плетьми, и резиновыми фаллосами доставал в постели и на диване, матёрый ловелас-умелец, - что напрочь угорела девка от вулканом вскипевших чувств, мозги последние растеряла, которых было и так меньше чем кот наплакал. И замуж за него захотела, дура, к рукам ветрогона-Веньку замыслила побыстрее прибрать вместе с его любовью и ласками - и цепями. Из-за этого даже своего законного мужика-кормильца прогнала взашей, чушкаря плюгавенького и невзрачного, маленького, худенького и неинтересного совсем, по интимной части слабенького; неотёсанного, необразованного, шибздиковатого, в нашем же НИИ и работавшего в каком-то совершенно левом отделе мальчиком на побегушках, которым она крутила и верховодила с первого дня, понукала, которым, как утверждали, даже первое время кичилась… А тут взяла и прогнала без жалости и сожаления, кошка драная! - чтобы, значит, для ухаря-Веньки дорожку расчистить и освободить, и собственную свою квартиру… И то сказать: у Вениамина-то нашего, бывало, “что ни слово - Мастроянни да Феллини, что ни запись - Азнавур да Адамо”. И всё остальное - похожее, возвышенное и прекрасное, и заграничное, главное, недосягаемое, что больше всего и действовало на простых людей; на провинциалов - в особенности. С ума можно было сойти от чувств-с деревенской необразованной дуре, видя рядом с собой подобного эстета и интеллектуала… Она и сошла, и отдалась без оглядки и удержу. Она же и тайной осведомительницей его в нашем отделе сразу же стала: это-то уж само собой, это было попутно всему остальному…
78
- Венька обрадовался, естественно, такому подарку Судьбы, логовище для себя из её квартиры сделал, куда постоянно нырял, и один, и с дружками: пьянки-гулянки там регулярно устраивал, беседы при ясной луне и порно-сеансы. И всё ведь за её бабий счёт: любовь, внушал ей, на чувствах помешанной, на удовольствиях и страстях, дорого стоит... Но жениться-то на дурочке не собирался - только всё обещал, усыплял бдительность. На цепочке бабу этим держал, чтобы не вырвалась. Потому не собирался, во-первых, что был женат, имел дочь законную и любимую, и разводиться не думал даже. В жене его всё устраивало, по разговорам, жена у него в рабынях была, домработницах, прачках, кухарках. А, во-вторых, потому, что был ушлым без меры, хорошо знал жизнь и людей, и понимал прекрасно, что на таких чумовых и похотливых куклах умные мужики не женятся. “Любят” только, курортятся и хороводятся, пока силы и желание есть, - и всё.
«Сейчас она за мною бегает как привязанная, пока одинокая, пока замуж хочет и бурных неземных страстей, - однажды мне в курилке проговорился, когда мы затронули их затянувшийся служебный роман и его дальнейшие перспективы. - А женись я на ней, успокой её, сделай хозяйкой положения, - станет бегать уже от меня, когда поутихнут и притупятся чувства. Это же видно всё и невооружённым глазом: тут, мол, и к бабке не надо ходить… Есть такие бабы на свете, Валер, любовницы так называемые, - подумав, добавил он тогда с ухмылкой ядовитой, вроде как просвещая меня, - которые до старости по мужикам бегают и подолом трясут; новых чувственных наслаждений себе всё ищут, новых страстей; м…нду свою вечно зудящую всё никак насытить не могут. Вот и эта, похоже, такая же вертихвостка. Зачем она мне. Жениться на верных и порядочных надо - запомни это. Чтобы не разочаровываться потом, не попадать в блудняк и убытки»…
- И с другими бабами у него были похожие, чисто потребительские отношения; и с бабами, и с мужиками - его “друзьями” так называемыми и “подругами”. Всех их,
