Время женщины. 3.
На улице ветер первым делом швырнул ей в лицо горсть мокрого снега, она не успела увернуться. Затем вывернул, вырвал из рук и погнал по двору зонт. Благо, тушь фирменная. Та, с которой она начинала в малолетстве, потекла бы сейчас по щекам грязными разводами. Но что-то, все же потекло. "Растаявший снег," - подумала она обманывая себя. Она не какая-нибудь соплячка, было время, наплакалась. Да и не стоит этот... её слез. Но злость вперемешку с обидой переполняли, вырываясь наружу. И потеки на щеках были горячими, и в уголках глаз щипало...
Ещё и телефон, решив, что для испорченного вечера не хватает только его, сел, когда она, придерживая одной рукой шляпу с уныло обвисшими от сырости полями, другой пыталась набрать номер такси.
Выбравшись, наконец, со двора на тесную обычно от проезжающих автомобилей дорогу, женщина посмотрела в одну, потом в другую сторону. Никого, ни одной пары так желанных в эту минуту фар. Её потряхивало, то ли оттого, что продрогла, кажется, до костей, то ли, все-таки, этот энергичный и умелый, в определенном смысле, самец, был ей не совсем безразличен, как она себя уверяла.
В арке проходного двора через улицу напротив сине-зеленым неоном светился обрывок названия "...DY's bar". Меньше всего ей сейчас хотелось на люди. А больше всего - оказаться дома, снять с себя весь этот парадный прикид, залезть в горячую ванну с душистой пеной, потом закутаться в пушистый плед, разбудить сволочь-кота, взять его на колени, сесть перед телевизором и выпить наконец текилы. Даже без соли и лимона. Просто залпом.
Но надо было вызвать такси. Да и согреться, стоять на улице было уже невыносимо. Есть же там телефон какой-нибудь. А если повезет, и зарядное устройство найдется... Она побрела через пустынную, как израильский Негев, куда её однажды закинула жажда экстрима, улицу.
Бар был маленький, очень маленький. Видимо, только для завсегдатаев. Поэтому, стоило ей появиться на пороге, бармен сразу отличил её от постоянных посетителей и, подойдя, сказал, кивнув на бутылку: "Со своим нельзя." Она согласно кивнула в ответ и спросила, показывая сдохший телефон, про зарядку. Бармен жестом пригласил её пройти за ним, взял у неё трубку, достал откуда-то снизу провод и воткнул в гнездо. Потом поставил перед ней высокий стакан, профессионально-быстро смешал коктейль, самостоятельно оценив её состояние и бутылку, которую она поставила на столешницу, опорожнил шейкер в стакан и подвинул к ней: "От заведения."
Она сняла отсыревшее пальто, положила его на табурет рядом, сверху - мокрую, хоть выжимай, шляпу и села возле стойки. В этот момент мужик с гитарой начал новую песню. Под жесткие ритмичные удары по струнам раздались первые слова:
Время разделилось на "после" и "до",
Ты в пол-оборота прошла, едва
Прикоснувшись полой своего пальто,
И - как к тихой пристани - на диван.
И под вкрадчивый саксофонный зев
И мерцание старого ночника
Ты глазами, огромными, как у сов,
Начала разговор издалека:
" Как ты жил, пока не было меня?"
"Извините, но это мои дела.
Я привык. Да и поздно уже менять
То, что только ты изменить могла..."
Мужик не смотрел на неё, она не была уверена, что он вообще заметил её появление, но отчего-то показалось, что он поет специально для неё. Она машинально, не глядя, отхлебнула из стакана и чуть не закашлялась. Рот обожгло, но почти сразу жидкий огонь растекся по телу, прогоняя противную дрожь. Коктейль был крепкий, но вкусный. Она сделала ещё глоток.
Гитарист дохрипел последние строчки:
"Так оставь пустой этот разговор.
Жизнь идет... Зачем-то... И пусть идет." И потянулся за своим стаканом.
Песня задела. Она подозвала бармена, указала на бутылку и спросила: "Вы не могли бы передать это вашему музыканту? В знак признания его таланта."
Бармен подошёл к гитаристу, наклонился, сказал несколько слов, которых она не услышала, и поставил к его ногам злополучную бутылку. Она рада была наконец избавиться от неё. Мужик поднял глаза. В них читался интерес и ещё что-то трудноопределимое. Интерес её не удивил, а в этом "что-то"... Была в нём усмешка, даже насмешка. И снисходительность. И жалость. То, что она давно не допускала по отношению к себе, решив однажды быть сильной и самодостаточной. Снова подступила злость. Да кто он такой? Потрепанный жизнью неудачник, бард из художественной самодеятельности, алкоголик, судя по всему... Но было в этом взгляде и понимание... Знание какое-то, которым она не обладала.
Он поднял вверх большой палец, благодаря за презент. Потом развернул немного стул и следующую песню запел уже точно адресуясь к ней:
Она любила легко, как стирала недельную пыль.
Поцелуй после вздоха в финале: спасибо, мой милый.
А наутро и он, как иные отправлялся в «утиль».
Она любила всем телом, а сердце холодным хранила.
Она следила за фигурой и поддерживала форму,
И не полнела на зависть замужним подругам,
И выходила «на охоту» преимущественно в черном,
Ее жизнь – вечный поиск любви, вечный бег по кругу.
Ее время текло, оставляя следы не лице,
Молодели мужчины, она становилась их первой.
Но нередко искала хоть на ночь доступную цель,
Не найдя, стервенела, глотая таблетки «от нервов».
Ее кололи взгляды многих, она не прятала глаза,
И привязанность считала утомительной обузой,
Но давала ночью волю злым, непрошенным слезам,
И мечтала быть хоть Пятницей у Робинзона Крузо.
И влюблялась опять, загораясь желаньем чужим,
Но уже расставанья давались трудней раз за разом.
И все чаще случалось одной по тусовкам кружить,
И все чаще пустой оставалась любимая ваза.
Вдруг стало зеркало врагом, и даже мелкая морщинка
Заставляла проводить все больше времени в салонах,
И каждый встреченный мужчина был не больше, чем «мужчинка»,
И все труднее делать выбор, и – казаться непреклонной.
Она хотела уже стать единственной и – навсегда,
И кого-то держать на руках, и от счастья томиться…
Только выйти из круга сложнее, чем просто «не дать»,
А мальчишка со стрелами – все же не Синяя птица.
... И если женщина достойна быть любимой и любить,
А тот, кого она искала, не находится, хоть тресни...
И наступает время «Ч», когда все хочется забыть...
Но когда она забудет, то будет спета песня.
Это был удар поддых. Она готова была броситься на него с кулаками. Ей едва удалось сдержать слезы, злые слезы жалости к себе. До сих пор ей доводилось, и не раз, говорить людям правду в глаза, она умела обходиться без сантиментов. Но впервые почувствовала, что, оказывается, это больно.
Она сдержалась. Сделав несколько неглубоких вдохов и один глубокий, до "донышка", выдох, и ещё раз глубоко вдохнув с задержкой в верхней точке, она встала и вышла на небольшой пятачок свободного пространства между столиками и подиумом, на котором сидел гитарист. Она остановилась прямо перед ним, ещё не зная зачем.
