город.
Его не пугали факелы, от которых уже не было толку в освещении, поскольку бледный рассвет занимался уже уверенно, но эти факелы рождали еще больший ужас и будорожали то чудовище, что сплели все толпы всех улиц.
Его не тревожили выкрики, разнившееся кардинально и неразличимые порою. Здесь звучали призывы к убийству Катерины и всех ее приближенных, здесь предлагалось разнести ее замок в клочья, здесь же предлагалось идти и спасать Катерину и сдаться…но последний вариант криков тонул в людском гневе и все же, порою, пробивалось что-то такое робкое, ненужное в жаждущей мятежа толпе.
Леа вел Эду, а она старалась не думать о том, что и сама должна была бы быть сейчас подле Катерины, поскольку присягала трону, но…
Больше ей не было за это стыдно. Лишь досадно, досадно за то одно, что она не оправдала надежды Гилота. Хорошо, что он мертв и не видит, насколько низка пала его воспитанница, хоть и пыталась сохранить в себе бесконечную преданность одному закону, но оставаясь в глазах присяги и трона – предательницей.
А кто может поверить им?!
У Эды порою подгибались ноги, от звука каких-то приглушенных ударов, прорезавших вдруг чьи-то выкрики и гул, и вопли; от каких-то разбиваемых стекол – ей казалось, что вместе с этими стеклами разбивается постепенно и последняя надежда на мир… прежний мир.
Они проходили мимо ответвления Пепельных Рядов, когда Эда осознала, что голос, звучащий, приближающийся оттуда, слишком ей знаком, чтобы не угадать его. И в самом страшном сне она легко бы угадала Мэтта!
-Мы, - грохотал он, прежде такой понятный, а ныне – безумный в короне народного обожания, - всегда были ниже всех, слабее! С нами не считались…
Эда остановилась, не поддаваясь больше на ведущую руку Леа и тот тоже вынужденно остановился.
-Но этому больше не быть! – торжественно объявил Мэтт и где-то совсем близко взревела шедшая за ним толпа. Наконец-то и этих, брошенных всеми людей, отбросов, кто-то вел. И неважно, что делал он это только из корыстного побуждения, важно то, что кто-то впервые заговорил с Пепельными Рядами как с равными и сладкие были речи!
-Идём! – Леа был нетерпелив. Он понимал, что нельзя оставаться среди безумных улиц, иначе тоже можно подхватить это безумие. Леа схватил Эду сильнее и потащил ее за собою.
А она повиновалась. Так повиновалась толпа разожженному пламени в эти часы, так повиновалось тонкое стекло, не выдерживающее злобных ударов. Конечно, в эту ночь, как и в следующие будет сведено много личных счетов, ведь совершенно очевидно, что никто и никогда не найдет виновного.
Так всегда бывает в те ночи, что меняют историю. Но потом придет новый мир и новый порядок.
Эда повиновалась Леа до тех пор, пока не услышала, как кто-то непонятный, часть многорукого и многоокого чудовища улиц, пробегая мимо, не крикнул:
-Ронан у Ратуши!
-И как? – выдохнула сама улица, обращаясь в слух.
-Все, кто любит свою жизнь и верит в будущее, с ним!
-Ронан! – Эда снова попыталась замереть, чтобы жадно вслушиваться не в наступающее мутное утро, а в то имя, что обожгло ее. Но Леа был настороже, он не позволил ей замереть и потащил вперед, бросив:
-Всё с ним в порядке!
-Армия с нами! – крикнули снова где-то рядом. – Альбер ведет из к замку!
-И мы! И мы!
-Пора обрушить этот трон!
-В пепел!
Эда уже не попыталась остановиться, а Леа, воспользовавшись лазейкой в узком проулке, утянул ее следом и остановился в выемке между стенами, чтобы перевести дух.
Эда медленно освободила свою руку из его руки и огляделась: какой-то грязный проулок, где пахнет чем-то кислым и тошнотворным, а еще сгнившей капустой. Невольно можно было только лишь сморщиться и надеяться, что тебя не вывернет наизнанку от этого отвратительного въедливого сочетания.
-Теперь поговорим, - Леа отряхнул с плеч какой-то видимый только ему одному мусор и взглянул на Эду с той пытливостью, какую можно встретить только при изучении экспоната, - боишься?
Она пожала плечами. Ей не было страшно за свою жизнь, отравленную предательством. Ей было страшно за все эти улицы и за всех тех людей, что должны были рано или поздно распасться из многорукого чудовища и стать прежними людьми.
-А я боюсь, - честно признался Леа, - они сошли с ума. Ронан, Альбер, Мэтт…Кенот еще должен.
-Кенот? – Эда воззрилась на Леа с удивлением, ей казалось, что она давно про него не слышала, а может быть не хотела слышать, или не могла? Всеми силами Эда пыталась отдалиться от тех, кого продолжала считать мятежниками и тех, с кем теперь стояла по одну сторону.
-Кенот поднимет жрецов, устроит бучу там, - спокойно отозвался Леа, - но я боюсь. Они все перестарались. Улицы не удержать в том порядке, как это виделось когда-то мне. Я грезил мечтой о том, что все пройдет тихо и мирно, как демонстрация, как будто бы встреча народа и правителя. Но вместо этого…
Он не договорил, отмахнулся. Выждав с полминуты, наблюдая за проносящейся мимо колонной очередной части многорукого и многоокого чудовища толпы, Леа спросил опять:
-Ты удивлена, что я увел тебя прочь?
-Нет, - покачала головой Эда, - мне все равно. Я там бы не смогла. Но и здесь, если честно, среди этого смрада я, кажется, тоже долго не смогу, извини уж!
Леа повел носом, принюхиваясь:
-Пустяк, Эда! Я жил в нищете и похуже, я привычен. Но мы скоро пойдем, иначе…словом, я хочу спросить – Эда, ты уверена, что хочешь идти до конца?
-О чем ты? – теперь Эда действительно была сбита с толку.
-О том, что сейчас, когда улицы безумны, есть все шансы на отступление, ты предала Гилота, я знаю, что ты переживаешь. Ты предала трон. Ты предала Катерину. И ты терзаешься тем, что если бросишься сейчас в замок, предашь и нас, я прав?
Эда тупо смотрела на него. Не мигая. Он легко расщелкнул все ее мысли, все тайные страхи, которые она боялась даже сама себе оформить в четкое страдание, чтобы не выдать ничтожности всего своего существования.
-Сейчас им будет не до законов, не до палачей, не до судов. Сейчас нужны те, кто могут карать и бесноваться, - продолжал Леа, заметив, что говорить она не собирается или не может.
-И что? – спросила Эда глухо. Леа не услышал – в уличном шуме мало что можно было услышать, особенно если сказано это тихо, но он угадал по ее лицу, что она хочет спросить.
-Ты можешь убежать. Убежать от меня, Альбера, Ронана и всего прошлого.
Эда покачала головой и гневно ответила:
-Я уже нарушила присягу короне и трону, когда согласилась служить закону, а не трону. А теперь, ты хочешь, чтобы я ушла, оставив без закона народ? Этого не будет!
-Да где ты видишь народ…- рассмеялся Леа. – Это толпа, которой нужно грабить и жечь, убивать, карать и…
-Это народ. Народ несет голову перед законом, - Эда даже не усомнилась. Леа кивнул, оценивая это:
-Ты такое же орудие закону, что и палач, и топор. Меня всегда умиляло, что палачей боятся, когда они всего лишь выполняют чужие приказы, а топор – это и вовсе одно из многих их орудий, все во имя закона. И ты, моя дорогая Эда, такое же орудие. Палач по закону!
Довольный своей шуткой, Леа расхохотался, затем хлопнул Эду по плечу, и она дернулась, явно не оценив его дружелюбия.
-Я просто проверял тебя расслабься, - заверил Леа и Эда фыркнула.
-Значит, все эти побегушки по улицам зря?
-Ну, почему же? Мы имеем цель. Пока толпа не добралась до Катерины и не полилась кровь, я хочу предложить ей сдаться. Но…это сделаешь ты.
-Что, я? – не поняла Эда, вернее, догадалась даже, но с ужасом попыталась отбросить даже мысль.
-Я проведу тебя тайными тропами, здесь осталось недолго, а ты поднимешься к Катерине и объявишь ей предложение о сдаче, - Леа оставался совершенно спокойным.
-Ты в своем уме? – Эда с трудом удержалась от крика, - я, которая предала Гилота, которая предала трон ее отца…
-В твоем голосе – голос народа, Катерина поймет это, - жестко оборвал Леа, вылезая из проемки между стенами. – возможно, ей это единственный шанс уцелеть, а ты малодушничаешь, как будто бы ты человек, а не орудие! Идем, никого другого она и слушать не станет, а взглянув на твое присутствие в рядах своих врагов, в рядах своего народа, она поймет, что пропала и может быть, примет верное решение и это спасет ее.
Леа грубо дернул Эду, увлекая ее за собой. Она попыталась заплакать, но не смогла, сопротивление тоже не выходило – хватка Леа была железной, а если говорить еще честнее, то Эда и побрыкалась только для вида, понимая, что Леа прав.
(26)
А у замка собиралась вся та безумная, разбуженная дикая сила народного гнева. Вот только та душа, за которой они пришли, которую уже совершенно точно обвинили во всем, отошла уже к этой минуте в чертоги Луала и Девяти рыцарей его.
Но об этом знал пока только Моро и кое-кто из последних преданных трону людей. Когда Моро нашел в себе последние силы и вышел в залы, мгновенно опустелые, он заметил несколько знакомых лиц, но даже не стал пытаться понять, кто перед ним – все мысли его оставались у Алтаря Луала, где лежала на софе уложенная в последний путь принцесса Катерина, несчастная жизнь в несчастное время.
Однако эти лица смотрели на него и чего-то ждали. Поняв это, Моро, не глядя ни на кого в особенности, промолвил:
-Принцесса мертва. Покончила с собою у подножия алтаря Луала и Девяти Рыцарей его. Как поступать вам – решайте сами. Я выйду к народу. Те, кто предан трону, последуют за мною.
И он пошел по коридору, чтобы получить последние донесения о происходящем. Этот человек почернел лицом от горя за считанные минуты, из подтянутого и уверенного советника он превратился в какого-то сутулого и побитого всем горем мира человека. И даже походка его изменилась.
Кто-то за его спиною бросился в залу, где лежала Катерина, кто-то по коридорам…все приводилось в движение. Звучали голоса. Рыдания и странный лязг…
Во всем замке происходило то волнение, которое бывает только в случае, когда враг уже подступил к воротам города и нужно бежать, но разница была в том, что врага не было – был лишь народ, народ одной и той же земли.
Но повсюду извлекалась посуда, особенно ценные вещи растаскивали слуги и приближенные двора, не боясь никакого обвинения в бесстыдном поведении. Вытаскивались книги, жгли какие-то письма, срывали даже тяжелые портьеры, распарывали платья и костюмы, отрывая от тканей золотое шитье и каменья. Все перешло в неистовое желание схватить с собою как можно больше, и…
Моро не задумывался об этом, но продолжение, вторую часть этого отступления, ровно как и слабые попытки последних верных людей остановить бегущих, наблюдали Леа и Эда, пробираясь через заднюю часть замка. Там тоже были люди, но хотя бы можно было идти без помех и видеть удивительные картины.
А где еще увидишь толстую даму в трех шубах, бегущую к карете, на ходу теряющую из охапки каких-то шелков и бархатов предметы туалета? И следом служанка – вся увешана бусами, а в руках серебряный поднос с чашками и чашки дрожат от бега.
-Стойте, ради присяги! – раздается крик из дверей, но куда-а там! Бодро теряя на ходу бумаги, ассигнации и монеты бегут к последним еще живым экипажам, еще стоящим, два брата, знакомые Эде еще по прошлой жизни. И пропинается ей, что это были бароны.
-Именем трона! Защищайте присягу! Защищайте трон! Защи…
И один из братьев огрызается на ходу:
-Да нет больше трона! Сдохла наша принцесса,
