Т Ё Т Я М А Ш А.
Вчера умерла мама лучшего Друга детства. Тётя Маша…
Тётя Маша, тётя Маша…
Они не виделись с Другом годами, хотя жили в одном городе. Как- то сложилась так судьба после армий и женитьб, что они отдалялись и отдалялись друг от друга. И даже когда встречались, то уже былой лёгкости и радости от общения не чувствовалось. Была напряженность и неуютность от возникающих пауз. Был стыд от наигранной весёлости. Была неловкость от простых, но почему- то казавшихся банальными, фраз. И расставались, будто сбрасывали ношу с плеч. А ведь когда- то не было друзей верней и преданней друг другу. А вот… не сложилось… Вернее- рассыпалось. Единение душ распалось. Новые интересы и знакомства как- то уж очень легко раздолбали их светлую детскую дружбу. Ниточки воспоминаний, связывающие их – и те поистёрлись и рвались при встречах: каждому вспоминалось, почему -то, разное, не трогающее другого…
А тётя Маша… Это было немногое из того, давнего времени, что не менялось ни в воспоминаниях, ни в общении при встречах.
Последний раз они виделись три года назад. Зачем -то им понадобилось с Другом зайти к его родителям, теперь уж и не припомнишь- зачем… Она лежала на диване, уже больная, но увидев ребят, обрадовалась, и даже, пока сын искал нужное, присела на краешек и всё расспрашивала Славку о семье, о матери, о жизни. А тому было как -то не по себе от запаха больницы, от того, что он по- сволочному ни разу не удосужился зайти к ней так, мимоходом, но зайти… А вот теперь и не зайти уже… Тётя Маша, тётя Маша…
Вспомнилось, как в классе седьмом - восьмом они с Другом поссорились. На всю жизнь! Не разговаривали, не общались… Хотя учились в одном классе. Как им это удавалось – уму непостижимо!
А примирила их тётя Маша. Она пришла к ним и о чём- то долго на кухне говорила с его матерью. Славка на цыпочках подходил к двери и, сгорая от стыда, подслушивал. А тётя Маша, прихлёбывая чай, негромко говорили: «Ведь такие ребятишки у нас… лучше -то друзей и нет… чего взбесились?.. нельзя так… молчат и молчат… Сдурели совсем… Мирить их надо…». Мать согласно кивала головой: «Да помирятся… молодые…». «Не помирятся… Упёртые, как бычки. Поговори со своим… А я своему скажу…»
Если б не тётя Маша, они, может, и не пересилили своих гордынь. Хотя и тому, и другому эта ссора стояла костью в горле: чем дальше, тем больнее.
Они долго потом взахлёб рассказывали друг другу, как было тяжело и неуютно порознь.
А теперь тётя Маша умерла.
…Слащавый запах ладана и зажженных свечей висел в набитой одетыми людьми «хрущевке». Они с братом, стиснутые толпой в прихожей, терпеливо дожидались окончания службы. Молитва батюшки отсюда слышалась как- то невнятно, слов было не разобрать.
Из комнаты протиснулся Друг, серый, с набухшими от слёз веками.
-Пойдём, покурим на улицу, - шепнул он ребятам, шаря на полке в поисках одежды. –Долго ещё отпевать будут.
Те, словно связанные между собой болванчики, потянулись следом.
После квартирной парилки всех троих сразу зазнобило. Закурили у входа. Здоровались вновь приходящие, несли цветы в подъезд. На обочине стоял «Соболь» - катафалк, ЛИАз для желающих поехать на кладбище, машины… У одной из них стояли друзья, не попавшие внутрь, жена Друга, водители…
-Идите сюда!- помахала жена рукой. –Ну, у тебя и видок!- посмотрела она с жалостью на мужа. –Может, валерианки дать? Или выпьешь чуть- чуть?..
-Да я… там духотища такая… поплохело что- то…
-Выпей, выпей… Я в машину всё для кладбища сложила, залезай… Залезай, налью!
Друг сел в машину.
-Где здесь у тебя?
-Там, на заднем сиденье посмотри…- Она залезла сама, налила мужу и выбралась наружу. –Сань, видел, какой «мерин» у попика?- толкнула она локтем Славкиного брата. –А говорят: у них оклад маленький. Шабашит, наверное… То крестины, то поминки…
Тот как- то диковато на неё покосился, неопределённо, молча кивнул в ответ и отвернулся. Но той уже было не до него.
-…!- ругнулась она, увидев кого- то. –И этот припёрся!
К ним подошел однокашник ребят, Витёк, живший с тётей Машей в одном доме. Усохший, небритый, неопохмеленный… Даже не верилось, что он тоже был из их юности, из той, тридцать лет назад закончившейся для многих жизни. Друг спрятал стаканчик в сумку, вылез навстречу. Поздоровались, поговорили.
-Пойду, попрощаюсь. У тебя место найдётся на кладбище поехать?
-В автобус садись. Туда и обратно довезёт.
-Ну, это само собой…
…Люди тянулись цепочкой мимо могилы, бросали горсточки земли. Славка по- прежнему плелся за братом, тупо глядя в его широкую спину и не мог отделаться от засевшей в башке фразы: «А тётя Маша умерла… а тётя Маша умерла…». Ноги скользили на мокрой глине. Дурманно пахло мокрым листом.
«А тётя Маша умерла…»
У соседней оградки какая- то женщина поливала водой всем на руки из бутыли, раздавала платочки.
Подошел Друг.
-Ребята, пойдёмте, помянем маму, - он потянул их к столику за соседней оградой, где уже стояли люди с пластиковыми стаканчиками и, не чокаясь, выпивали. Жена Друга сидела на скамейке и делала каждому бутерброды с колбасой. Она же командовала и разливом. – Подходите. Люб, налей ребятам.
Они взяли по стаканчику, отошли немного в сторону, уступая место вновь подошедшим. Сашка, опустив глаза, прошептал «Пусть земля тебе будет пухом», перекрестился и выпил. Славка тоже следом неумело перекрестился, прошептал «Пусть земля будет пухом». И замер. Ему показалось, что сзади, у столика раздался смех. Приглушенный, на грани какого -то дурацкого приличия.
Он обернулся. Люди у столика улыбались.
-Чего ты?..- толкнул его Сашка, не замечая слезинок в уголках глаз. Сзади опять раздался смешок. Кто-то хохотнул, осекся конфузливо, потом опять хохотнул.
Славка залпом опрокинул в себя водку, поперхнулся, закашлялся.
-Пойдём, пойдём к столику, там минералка есть…-
-Когда не в то горло идёт, надо ногами вверх потрясти, как ребёнка, - хихикнули сзади.
Выпив, Друг как- то разом посвежел. Серость с лица спала. Челюсти, перерабатывая колбасу, активно двигались. Глаза приобрели живой блеск.
Холмик на могиле медленно рос, засыпая тётю Машу вместе со скорбью окружающих. Лица светлели. Жена Друга активно наливала, строго следя, чтоб не было халявных повторов. Повторы предназначались лишь родным и друзьям.
-Братишка, давай ещё выпьем,- шепнул Славка. Он как- то сник, потускнел и стал неуловимо напоминать бомжеватого ВитькА. Постоянно хотелось плакать. И внутри беспрестанно тряслась струной какая- то жилка.
-Давай. Ты -то как? Полегчало?
-Нормально. Давай выпьем?- повторил Славка.
Могильщики утрамбовали холмик, воткнули крест, собрали лопаты и ушли. Бабульки потянулись к автобусу. У столика сворачивали остатки еды, использованные стаканчики. Слава Богу, всё, кажется, прошло достойно! Сейчас ещё поминальный обед- и всё! Батюшка вот только что- то затянул со своей службой, распелся, как на концерте, а так- нормально… Без лишних слёз и соплей… Бабульки плачут- так они всегда на похоронах плачут, возраст такой. А что эти- то, двое придурошных, отошли? Шепчут что -то, пьют отдельно?..
-Саш! Слав! Идёмте! Обед через полчаса!
Жизнь- то не кончилась! Жизнь то продолжается! У каждого свой срок!
«Эх, тётя Маша, тётя Маша…»
