оправились от насмешек Петра I, от оскорблений Бирона, от высокомерия служебных немцев и воспитателей-французов. Западные люди толкуют о нашем двоедушии и лукавом коварстве; они принимают за желание обмануть — желание высказаться и похвастаться. У нас тот же человек готов наивно либеральничать с либералом, прикинуться легитимистом, и это без всяких задних мыслей, просто из учтивости и из кокетства; бугор de l’approbativité [желания понравиться] сильно развит в нашем черепе".
(А.И.Герцен "Былое и думы")
20 ноября. Тоже памятная для меня дата. До сих пор помню, что в этот день началась моя служба в Армии. 1969-1971. Кончилась юность...
…
Мать только что уложил спать. Сегодня она, более или менее, «в себе».
Продолжаю читать «Былое и думы» Герцена. Актуальность этого труда с каждым днём только возрастает. Герцен задевает во мне те же струны, что звучали тогда и в нём...
Хотя, чем больше читаю (перечитываю) о его злоключениях в России, тем больше крепнет ощущение, что он пытается перед самим собой оправдать свою эмиграцию, что мне хорошо знакомо по более поздним примерам из нашей российской истории. Всё, вроде бы, справедливо, о чём он повествует. Но — уж слишком много жалоб, такое остаётся чувство. И это его «диссидентство» даже иногда начинает чуть-чуть раздражать. Чего-то он в России, и вообще в Жизни, в Истории, в Реальности, не увидел, или увидел очень слабо...
Достоевский — увидел. Хотя — тоже далеко не всё и не вполне, и многое увидел в очень искажённом виде (как в своих, несомненно, гениальных, «Бесах»).
Грандиозные вещи делаются грандиозными средствами. Одна природа делает великое даром.
«В идее потерянного рая, — писал мне Огарев, — заключается вся история человечества!»
Герцен упомянул про Пьера Леру, «социалиста-утописта» (или «христианского социалиста», как его аттестуют другие источники), автора самого термина СОЦИАЛИЗМ. Не вытерпел, стал искать о нём в Сети. Интереснейший деятель! И практически не переводился на русский!.. Тиснул его портрет с краткой аннотацией в своём ВК.
…
У матери опять бред. Опять где-то путешествует, где-то опять в бездомности, на улице, и хочет на Смолячкова...
Встать на своё ведро, даже с моей помощью, она уже давно не в состоянии. Да и не соображает уже... Приткнул на батарею одно из её одеял подсушиться. Зловоние невыносимое, до тошноты. И не проветрить — холодно, мороз на улице. Поела неплохо, хоть и со всегдашними капризами. Сейчас укрыл её оставшимся одеялом и шубой, задремала вроде...
Прочёл очередную гадкую и пошлую статью о декабристах. Чувство отвращения после такой писанины просто физическое.
Продолжаю урывками читать «Былое и думы».
Огромная нравственная сила в том, что пишет Герцен. Действительно, у наших русских социалистов была религия. Действительно, сам их социализм был религией.
Крепостничество, рабство — это нечто глубоко внутреннее в человеке и в обществе. И настоящее освобождение может придти только глубоко изнутри человека. Герцен понимал это очень сильно. Сердцем понимал.
В Герцене очень много разочарований. Часто кажется, что слишком много. Но эти разочарования дорогого стоят. Да, «пессимизма» в нём много. Но насколько это всё в нём выстрадано и прочувствовано! Света мало — но сколько стремления к Свету!..
Читая Герцена, очень сильно почувствовал, насколько тирания в государстве неразрывно связана с банальной тиранией в семье, во всей структуре семейно-родственных отношений. Какова семья — таково и государство. Именно отношения в семье — определяют собою отношения в государстве. Рушится семья — рушится и государство. И именно из бунта против тирании в семье — вырастает бунт против тирании в государстве.
«Ах, если бы знали Вы… что за существо – жена Герцена! – восторженно писал о ней критик Виссарион Белинский писателю Ивану Тургеневу. – Это женщина… прекрасная, тихая, кроткая, с тоненьким голоском, но страшно энергическая…»
Прошедшее живо во мне, я его продолжаю, я не хочу его заключить, а хочу говорить, потому что я один могу свидетельствовать о нем.
Исповедь моя нужна мне, вам она нужна, она нужна памяти, святой для меня, близкой для вас, она нужна моим детям.
Помню я, что еще во времена студентские мы раз сидели с Вадимом /Пассек Вадим Васильевич (1808—1842), историк и этнограф, университетский товарищ и член кружка А.И.Герцена/
за рейнвейном, он становился мрачнее и мрачнее и вдруг, со слезами на глазах, повторил слова Дон-Карлоса, повторившего, в свою очередь, слова Юлия Цезаря:
«Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия!»
Его это так огорчило, что он изо всей силы ударил ладонью по зеленой рюмке и глубоко разрезал себе руку.
Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя. Но она, может, с намерением, дурно формулирована.
Огарев, он привез мне «Wesen des Christentums» Фейербаха. Прочитав первые страницы, я вспрыгнул от радости. Долой маскарадное платье, прочь косноязычье и иносказания, мы свободные люди, а не рабы Ксанфа, не нужно нам облекать истину в мифы!
"Милый Белинский!.. ...В этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура; да, это был сильный боец! Он не умел проповедовать, поучать, ему надобен был спор. Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль. Спор оканчивался очень часто кровью, которая у больного лилась из горла; бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой поднимал платок ко рту и останавливался, глубоко огорченный, уничтоженный своей физической слабостью. Как я любил и как жалел я его в эти минуты!"
(А.И.Герцен "Былое и думы")
Моды нигде не соблюдаются с таким уважением, как в Петербурге; это доказывает незрелость нашего образования: наши платья чужие. В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок. В Париже только боятся быть одетым без вкуса, в Лондоне боятся только простуды, в Италии всякий одевается как хочет. Если б показать эти батальоны одинаковых сертуков, плотно застегнутых, щеголей на Невском проспекте, англичанин принял бы их за отряд полисменов.
"Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли...
Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ни на высших вершинах политического мира, ни на последних маковках литературного и артистического. А я много ездил, везде жил и со всеми жил; революцией меня прибило к тем краям развития, далее которых ничего нет, и я по совести должен повторить то же самое.
Оконченная, замкнутая личность западного человека, удивляющая нас сначала своей специальностью, вслед за тем удивляет односторонностью. Он всегда доволен собой, его suffisance [самонадеянность] нас оскорбляет. Он никогда не забывает личных видов, положение его вообще стесненное и нравы приложены к жалкой среде.
Я не думаю, чтоб люди всегда были здесь таковы; западный человек не в нормальном состоянии — он линяет. Неудачные революции взошли внутрь, ни одна не переменила его, каждая оставила след и сбила понятия, а исторический вал естественным чередом выплеснул на главную сцену тинистый слой мещан, покрывший собою ископаемый класс аристократий и затопивший народные всходы. Мещанство несовместно с нашим характером — и слава богу!"
(А.И.Герцен "Былое и думы")
"Готовая организация, обязательный строй и долею казарменный порядок фаланстера, если не находят сочувствия в людях критики, то, без сомнения, сильно привлекают тех усталых людей, которые просят почти со слезами, чтоб истина, как кормилица, взяла их на руки и убаюкала. Фурьеризм имел определенную цель: труд, и труд сообща. Люди вообще готовы очень часто отказаться от собственной воли, чтоб прервать колебание и нерешительность... На этом основании развилась в Америке кабетовская обитель, коммунистический скит, ставропигиальная, икарийская лавра. Неугомонные французские работники, воспитанные двумя революциями и двумя реакциями, выбились, наконец, из сил, сомнения начали одолевать ими; испугавшись их, они обрадовались новому делу, отреклись от бесцельной свободы и покорились в Икарии такому строгому порядку и подчинению, которое конечно не меньше монастырского чина каких-нибудь бенедиктинцев".
(А.И.Герцен "Былое и думы")
...Это были дорогие слезы: одними я верил в Россию, другими — в революцию!..
Осталась еще вера в Россию. Неужели и от нее придется отвыкать?
«Деспотизм или социализм — выбора нет. А между тем Европа показала удивительную неспособность к социальному перевороту.
Мы думаем, что Россия не так неспособна к нему, и на этом сходимся с славянами /славянофилами/. На этом основана наша вера в ее будущность. Вера, которую я проповедовал с конца 1848 года...
...Разложится ли Россия на части, или обессиленная Европа впадет в византийский маразм; подадут ли они друг другу руку, обновленные на новую жизнь и дружный шаг вперед, или будут резаться без конца — одна вещь узнана нами и не искоренится из сознания грядущих поколений — это то, что разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями западного социализма».
(А.И.Герцен «Былое и думы»)
...В действительно близких отношениях тождество религии необходимо, — тождество в главных теоретических убеждениях.
Вернуться в Абсолютное Прошлое — и прорваться в Абсолютное Будущее.
Соединить все языки в Один Язык и все слова в Одно Слово.
Всё соединить в Одно и из Одного сделать Всё.
Сингулярность.
…
У матери опять бред.
25.11.14 00:20:17
(Выделил текст 25.11.2014 в отдельный документ, с очень сильной редакторской правкой, без всех цитат, что выделены здесь чёрным. 5.10.2019)
=================================
«Хроника Апокалипсиса» 25.11.2014.
(возможен повтор)
(Из моего Дневника 2014 года)
Перечитываю Герцена «Былое и думы». Ведь моя «Исповедь перед Концом Света» (моя «Исповедь перед инфарктом» — это, получается, как бы её предварительный набросок) должна быть, как бы, закономерным (и абсолютно необходимым!) продолжением всей этой нашей российской идейной и литературной традиции...
Начиная ещё с Радищева (не любили у нас вспоминать, что он был масон, и тоже пытался решить проблему бессмертия)...
Хотя, впрочем, ещё с «Жития» славного протопопа Аввакума, которого называли большевиком сами большевики, и считали его почти своим в доску...
Да и весь «Мой кай», включая и саму эту «Хронику Апокалипсиса», это всё, по сути, есть один единый, динамически (и диалектически) развивающийся гипер-текст...
Одно моё послание...
Сколько тут ещё работы!..
А работать могу только мелкими урывками. И, как правило, с совершенно тяжёлой и тупой
