магическое действие речей Троцкого, а также видел, какое впечатление они производят на красногвардейцев и их начальников, бывших царских офицеров. Чувствовалось, что они подкупали своей искренностью и убеждали во что бы то ни стало совершить то дело, которое должно послужить на пользу своей стране и для ее спасения. И люди шли на смерть с мужеством и убеждением, что они служат правому делу. Можно ли после этого верить, что личность не играет главной роли в исторических событиях, а все принадлежит массам, как это утверждал Л. Н. Толстой в романе «Война и мир?» (В.Н.Ипатьев).
«Дайте мне хорошего специалиста, который обещает честно работать, так я не променяю его на десять коммунистов, которых заслуга состоит в том, что они вступили в партию» (Ленин).
Настанет грозный день – и скажут нам вожди
Исполнены тоски, смятенья и печали:
«Кто знает верный путь, тот выйди и веди,
А мы – мы этот путь давно уж потеряли»,
И мы сорвем венки с поникших их голов,
Растопчем светочи, сиявшие веками,
Воздвигнем вновь ряды страдальческих крестов
И насмеемся вновь над нашими богами...
(Семён Надсон, 1884)
«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава Богу, что потеряны. Он исповедовался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо, а там злоба и клевета снова бы торжествовали.
Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением... Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе среди воскрешающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки и ets., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».
(Из письма А.С.Пушкина — П.А.Вяземскому)
«В 20–е годы прошлого века жил–был знаменитый графолог и психолог Дмитрий Митрофанович Зуев-Инсаров. И вот в одной из его книг, я обнаружил сравнение почерков Пушкина и Ленина. Зуев подчеркивает их идентичность и добавляет, что это почерк гениев...»
«Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианским мечтам смелую и холодную волю, неутомимую логику, необыкновенную силу убеждения и уменье повелевать... Субъект тем более опасен, что говорят, он целомудрен, умерен, аскет. В нем есть, как я представляю, черты Саванароллы, Бланки и Бакунина».
Морис Палеолог. 21 апреля 1917 года.
«Не умники спасут Россию,
В безумстве своего Мессию
Они увидят...»
/Яков Полонский/
по словам Бердяева, Он совершал заклинание над бездной. Остановил хаотичный распад России деспотическим, тираническим путем.
«Рассуждения Ленина о Марсианах»
(цитата из середины статьи)
"Известно мнение Фридриха Энгельса, что «бытие есть вообще открытый вопрос начиная с той границы, где прекращается наше поле зрения».
Комментируя эту мысль, Владимир Ильич Ленин писал в 1908 году: «Энгельс говорит о бытии за той границей, где кончается наше поле зрения, то есть, например, о бытии людей на Марсе и т.п. Ясно, что такое бытие действительно есть открытый вопрос». Вождь мирового пролетариата вообще любил порассуждать на подобные отвлеченные темы. Вот, например, что говорил вождь мировой революции по поводу инопланетной жизни в своей беседе с А.Е.Магарамой:
… «…И жизнь, при соответствующих условиях, всегда существовала. Вполне допустимо, что на планетах солнечной системы и других местах вселенной существует жизнь и обитают разумные существа. Возможно, что в зависимости от силы тяготения данной планеты, специфической атмосферы и других условий эти разумные существа воспринимают внешний мир другими чувствами, которые значительно отличаются от наших чувств».
Вопрос установления контакта с иными цивилизациями также чрезвычайно интересовал Ленина. Об этом свидетельствуют записные книжки знаменитого английского фантаста Герберта Уэллса. Мы находим в них следующую запись:
… «Ленин сказал, что, читая роман "Машина времени", он понял, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет "земного предела". Если мы сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом случае технический потенциал, став безграничным, положит конец насилию как средству и методу прогресса…»
В свое время корреспондент журнала «Техника - молодежи» Кирилл Вальдман, интересуясь Швейцарией, решил узнать, какое впечатление произвела эта страна на Владимира Ленина, который прожил там в эмиграции около 15 лет. Обратившись к переписке Ленина с родственниками, Вальдман среди писем к матери, Марии Александровне Ульяновой, обнаружил необычный по теме постскриптум (само письмо, к сожалению, не сохранилось):
… «Р. S. Сегодня прочел один забавный фельетон о жителях Марса, по новой английской книге Lowell’я - "Марс и его каналы". Этот Lowell - астроном, долго работавший в специальной обсерватории и, кажется, лучшей в мире (Америка).
Труд научный. Доказывает, что Марс обитаем, что каналы - чудо техники, что люди там должны быть в 22/3 раза больше здешних, притом с хоботами, и покрыты перьями или звериной шкурой, с четырьмя или шестью ногами. Н…да, наш автор нас поднадул, описавши марсианских красавиц неполно, должно быть по рецепту: "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман"…»..."
/"Наш автор" - А. Богданов, автор научно-фантастического романа "Красная Звезда"/
http://www.itishistory.ru/1i/15_stalin_47.php
Богданов с его мечтой о единстве и братстве человечества через прямое физическое (даже точнее сказать: механическое) взаимное переливание крови. И — вдруг вспомнил — Киплинг. Маугли. Эта мантра всеобщего братства всех живых существ: «Мы с тобой одной крови — ты и я!». И, конечно, как не вспомнить: «Пейте чашу сию — это Кровь Моя, за вас проливаемая!».
главный закон нашей истории — растущая организованность жизни.
«Тот материал, из коего образовались богатырство, аскеты, прокладывавшие пути в северных лесах, казачество, беглые и т. п., это те силы, которые проявятся еще более в крейсерстве и, воспитанные широкими просторами суши и океана, потребуют себе необходимо выхода, иначе неизбежны перевороты и всякого рода нестроения, потрясения. Ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров; наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига…»
(Николай Фёдоров)
16.11.14
(эти цитаты не использовал 5.10.2019)
(Выделил текст 25.11.2014 в отдельный документ, с очень сильной редакторской правкой, без всех цитат, что выделены здесь чёрным. 5.10.2019)
Перечитываю Герцена «Былое и думы»...
С трудом настроил свой обычный синий цвет шрифта. Просто очень вымотался и был невнимателен. Сейчас немного успокоился и пытаюсь придти в себя.
в марте 1850 г., со страниц "Вуа дю попль" - газеты Прудона, раздался зов Герцена:
"Мир нельзя спасать насилием! Мир спасается благой вестью... он спасается словом, носящим в себе зародыш нового мира"
История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Я решился писать...
«Победу Николая над пятью /повешенными декабристами/ торжествовали в Москве молебствием. Середь Кремля митрополит Филарет благодарил бога за убийства. Вся царская фамилия молилась, около нее сенат, министры, а кругом, на огромном пространстве, стояли густые массы гвардии, коленопреклоненные, без кивера, и тоже молились; пушки гремели с высот Кремля.
Никогда виселицы не имели такого торжества; Николай понял важность победы!
Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут, перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками. Я не отомстил; гвардия и трон, алтарь и пушки — все осталось; но через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу...»
(Александр Герцен «Полярная звезда», 1855 год)
Только сейчас, читая Герцена, вдруг вспомнил, что и мне когда-то в детстве мерили рост на притолоке, на придверной вертикальной планке у двери в малую комнату, сначала дед, приложив книгу, карандашом, потом отец... И сколько было этих пометок!.. Я совсем забыл об этом домашнем обычае из моего раннего, и не очень раннего, детства! Никогда об этом не вспоминал и нигде не писал. И так вдруг сейчас резануло это воспоминание по сердцу!..
нас связывала... наша общая религия. Ничего в свете не очищает, не облагороживает так отроческий возраст, не хранит его, как сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные.
Воробьевы горы... скоро сделались нашими «святыми холмами»...
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку... ...Взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.
Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша.
Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила и ей мы не сдались, несмотря на все ее удары. Рубцы, полученные от нее, почетны, — свихнутая нога Иакова была знамением того, что он боролся ночью с богом.
С этого дня Воробьевы горы сделались для нас местом богомолья, и мы в год раз или два ходили туда, и всегда одни...
Я сейчас вспоминаю две своих клятвы. Клятву вместе с Игорёхой на Государевом бастионе Петропавловки; её я вспоминал не раз, как наше почти прямое и буквальное повторение кляты Герцена и Огарёва. И — свою «клятву Миклухо-Маклая».
Странная вещь, что почти все наши грезы оканчивались Сибирью или казнью и почти никогда — торжеством. Неужели это русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении?
Мои детские герои — тоже всё время погибали. Правда — потом воскресали.
"Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде как провинциалы смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая. Дело в том, что мы были застращены и не
