17.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 8(2). ПРОБЛЕМЫ.

университета и конкретных наук, не отбирая
любовь к знаниям, но потихоньку и верно перенося их за видимые мною пределы.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ.

В группе я начинала жить своей обособленной жизнью, не ища
друзей, не поддерживая разговоры, не вникала в события, уходила молча, не
задерживаясь, приходила молча, едва поздоровавшись, ни к кому не подсаживалась,
на реплики или комплименты не реагируя, загоняя мыслью себя в угол неуспешной,
непонятливой, неинтересной, где я очень давно уже побывала и считала, что тот
путь себя исчерпал… Но, увы.  Но и не
пытаясь как-то о себе заявить.

 

 

Я и мыслью не желала допустить, что кому-либо могу нравиться,
что кто-то может просто желать общаться со мной,  хотя бы потому, что не видел этой моей
обособленности, никак не вменял мне это в вину и нисколько не считал, что я хуже
других, поскольку у доски молча приходилось стоять многим, многие были
непонятливы, и педагоги охотно всей группой решали с ним задачу.

 

Вообще, в университетской среде отношения все же строились
как-то иначе и не основывались особо на успехах, ибо и самые в школе успешные
здесь становились середняками и легко с этим справлялись. Если бы не моя
молчаливость и отстраненность, может быть вокруг меня и  проявилась бы та атмосфера, которая бы
ослабила внутреннее напряжение и решила многие мои вопросы. Но Бог поставил мой
характер в такие рамки и дал такие внутренние границы и понимания, основываясь
на моих качествах, так прикрутил мои параметры, что я своими руками  усугубляла 
свою боль неизменно, что и должна была делать по судьбе, и никакой бы
совет мне не помог, если это были те врата, в которые я обязана была входить.

 

Но откуда была во мне эта немногословность, эта отстраненность,
это нежелание человеческих контактов? Это углубление в себя? Как Бог развил во
мне эти,  по сути, религиозные качества,
которые ценны только для садху? Те качества, которые одни преимущественно
позволяют Богу заговорить с человеком? Уже много лет спустя, когда я начала
говорить с Богом и стала вопрошать Всевышнего об этих моих камнях преткновения
по жизни, во всех коллективах, то Бог Своими средствами поведал мне, что в позапрошлом
воплощении Волею и промыслом Бога я долго сидела в тюрьме и оттуда выработала,
унаследовала качество немногословия, отрешенности от пустословия, чрезмерной
человеческой непосредственности или радости, ибо тюрьма и долгая изоляция от
мира и людей каждому дает свои навыки, убеждения, качества своими незримыми, но
неотвратимыми путями. Так что качества йога, качества, которые ведут к
преданному служению, для меня произрастали из долгого опыта неволи, материальными
средствами, хотя не исключен путь непосредственного преданного служения также,
но в другие рождения. Отсюда и углубление в себя, религиозность, отсюда и
пристрастие пить вместо холодной воды только горячую кипяченую в любое время
года, отсюда и неприхотливость в еде, что также поддержал и сохранил во мне Волею
Бога отец, отсюда и небрежность, элементы неаккуратности и не пренебрежение
любым трудом.

 

 

Однако, о своем предыдущем рождении, до того, как я родилась старшим
братом своего отца Макарием, я напишу в нескольких словах позже, как и о
предыдущих реинкорнациях многих людей, что жили и живут со мной рядом уже в
новом теле и о которых мне поведал Сам Бог по необходимости, ибо многие их
судьбы переплелись с моей. Могу лишь одно сказать. Отсиживала я в тюрьме за
дело не греховное, политическое, но эта практика была мне необходима, чтобы
таким путем развить, как и закрепить,  те
качества, которые были необходимы и для общения с Богом. Но там же, в позапрошлом
рождении был этикет, возвышенность, устремленность к высокой цели, к
справедливости, самопожертвование…  Воистину, неисповедимы пути Бога. Все пришлось
в этой жизни ко двору, но грузом нелегким.

 

 

Когда мне было особенно неуютно от моих неуспехов, которые не
собирались как-то рассеиваться и дать мне хоть малый проблеск, ибо обязаны были
себя переболеть,  я уходила или уезжала в
центр города и часами бродила по наиболее  безлюдным его улочкам, спускаясь к набережной,
и планировала свои дела, пытаясь мыслью найти все свои ошибки и как-то
направить свои действия правильно, уже мыслью прокручивала, что лучше
предпринять, но все мои внутренние установки неизменно сводились  к тому, что надо по возвращении взять книги и
пойти в читалку, или начинать делать домашние задания полностью, в любом случае
добиваться результат или обратиться к тому, кто более удачно записал лекцию.

 

Воодушевленная своими внутренними наставлениями, я снова шла в
главный корпус университета по возвращении и вновь просиживала за конспектами и
учебниками, никак не продвигаясь вперед или так понимая результат. Затяжное
топтание на месте, бестолковость своего понимания, нерешенные задачи и
беспомощные простаивания у доски, где, казалось, меня порицали все, становилось
моим постоянным состоянием, где лучшие надежды на себя в пути постижения наук,
увы, разбивались в который раз, мыслью относя меня в списки самых тупых и
абсолютно не подготовленных к обучению в университете людей.

 

 

Иногда, не выдерживая внутренней своей самооценки, не желая в
который раз переживать внутреннюю тяжесть, я спускалась вниз, на первый этаж
общежития, где в небольшом зале прокручивали фильмы, и забывалась там
достаточно искусственно и ненадолго. Как только кино заканчивалось, память
неизменно, тотчас напоминала мне о моем положении и делала это всегда, как по расписанию,
заставляя вновь и вновь переживать внутренние сильнейшие потрясения и большое
разочарование собой…

 

В утренние часы, как только я открывала глаза, энергия боли и
крайнего неудовлетворения собой начинала огнем жечь грудь, и появлялось
понимание, что избежать эту свою боль я могу, если не пойду на занятие. Мысль
предложила мне это, как откровение, подсказав, что лучше пойти сразу в
читальный зал и наверстать упущенное. Хватаясь за любое предложение ума, имея в
памяти примеры других, я начинала пропускать пары, имея этому свое объяснения и
так обновляя надежду.

 

По сути, я как могла боролась с судьбой, которая, не успев меня
зачислить студенткой, начинала меня уже выдергивать из студенческой среды чуть
ли ни с первых дней, делая это методично, изнурительно и больно, ибо я
внутренне начинала метаться и болеть в своей безысходности.

 

 

Можно ли человеку в такой ситуации помочь? Можно, если это
входит в планы Бога. Но если не входит – все тщетно, хотя надежды почти реальны
и примеры других достаточно убедительны. Мне же Бог предложил мыслью отвлечься,
ходить на студенческие танцы по субботам и воскресеньям и надеяться… На танцы
из комнаты я ходила одна, ибо другие считали, что не вышли лицом и лучше
позаниматься. Я же в день танцев ходила с бигудями или ходила в парикмахерскую,
и на танцы являлась вся накрашенная, на своих любимых шпильках и постепенно
становилась завсегдатаем такого рода времяпрепровождения, начиная испытывать в
этом потребность, какое-то наслаждение и приходила к мысли, что все как-то
обойдется.

 

Спускаться по лестнице вниз на первый этаж в предчувствии успеха
или благосклонности к себе ребят становилось 
частью моей жизни, моим открытием, моим другим ожиданием, моей
непонятной надеждой и даже радостью. На танцах я никогда не застаивалась.
Непременно ко мне уже с первых минут кто-то устремлялся из ребят, которых я уже
почти всех знала в лицо, ибо они были столь же постоянны на танцах, и мне очень
нравилось выбирать, отказывать или тотчас соглашаться на танец. 

 

Моя внутренняя не проходящая боль этим едва приглушалась, но
внутри меня все буквально кричало, что это тоже не то, что это временно, что ни
это в моей жизни главное, и я соглашалась в себе, что это так, но никак не
отказывалась, ибо тогда было бы совсем нечего положить на другую чашу столь
затянувшихся страданий. И чтобы как-то оправдать свои эти увлечения, чтобы
как-то убаюкать свою протестующую совесть, приводящую мне в пример девчонок из
комнаты, которые предпочитали  учиться, я
уже в двенадцатом часу ночи после танцев снова брала свои конспекты и
устремлялась в читалку общежития и штудировала свои лекции, уже ничего не
понимая и усугубляя памятью реальное свое положение тупицы.

 

Танцы льстили мне, здесь меня замечали, отмечали, избирали, они
втягивали в себя не объясняя ничего, как-будто что-то внутри меня хотело
воздать мне же за долгое мое кировабадское домоседство, а желание нравиться
начинало рождаться и требовать себе место в моей судьбе.

 

Из немногих моих платьев было одно, которое буквально обтягивало
мою фигуру. Сшитое клешем из нежного светлого материала, оно было лучшее мое
приобретение на родительские деньги,  и в
нем я пользовалась неизменным успехом. Я также начинала отмечать, поскольку об
этом мне говорили многие, что у меня красивые ноги, что ребятам я нравлюсь, и
что даже могу ими чуть-чуть управлять, ибо встречала на себе долгие взгляды и
начинала этим, будучи семнадцати лет, привлекаться, тяготеть к этому, и
разрешать себе смотреть в эту сторону.

 

Маленький опыт студенческой жизни был насыщен многими малыми событиями,
которые во мне преломлялись долгим мыслительным процессом и выражались в почти
отрицательной самооценке, ибо и танцы свои я считала большим отклонением от
своей сути и принципиальности, от моей главной идеи и никак не состыковывались
с чувством все же не покидающей меня избранности, которое мне было не понятно и
которое бы я с радостью оставила, если бы это зависело от меня. Но оно было
навязчиво и обещало что-то далеко наперед, но там была дверь и ничего не видно,
кроме того, что я хотела учиться всю жизнь. И как теперь это можно было
осуществлять при складывающихся обстоятельствах, которые в противовес о моей
избранности, утверждали мне, что я фактически ничто и никто и никак. Одно –
поддерживало и обещало, а другое – ставило на место и кричало: «Не претендуй»
или «Не теперь». И я была вынуждена скорее согласиться с последним, ибо уже
узнала, что значит стоять у доски и  не
уметь открыть и рта, что значит правильный английский, ибо и здесь я была
раскритикована, поскольку оказалось, что мое произношение ужасно, я также
увидела себя абсолютно неуклюжей на занятиях по гимнастике, ибо легкую атлетику
или лыжный спорт я вообще не могла выбрать, т.к. в этих видах спорта вообще не
представляла себя. Серая посредственность было моим справедливым определением и
ничего лучшего я из себя выдавить не могла и так начинала себя понимать, но
недоумевая: «Разве это я? Разве я такой себя себе представляла? Разве упорный
труд – не моя стезя? Разве науки – не мое предназначение…».

 

Однако, среди студентов легко витала проверенная студенческая
истина на все времена: «От сессии до сессии живут студенты весело…».  У меня весело получалось с большой натяжкой
или никак, если не считать одиноких прогулок по городу, посещений по выходным
танцев и просмотр фильмов в общежитии. Не хотелось бы мне это назвать