Мицелий

колба́сы, круглые головки сыров, пятилитровая кега с пивом, пяток литровых бутылок с мартини, коротенькие пузатые бутылки с коньяком, виски, бренди и ещё какими-то напитками, латинские буквы которых Кирилл не сумел разобрать, две гигантские коробки с шоколадными конфетами, блоки с сигаретами Уинстон и Мальборо, пакеты с фруктами и овощами: яблоки, мандарины, груши, два крепких астраханских арбуза, завёрнутые в пластик жирные шашлыки и прочее, прочее, прочее. Глядя на всё это изобилие, Кирилл твёрдо решил, что сегодня из этого дома он точно не уйдёт. Первыми лопнули сигаретные блоки, и тут же все закурили — даже те, кто вообще никогда не курил, закурили в комнате, игнорируя балкон, и хозяева не были вроде бы против, смотрели по сторонам одобрительно, а потомок великого поэта тоже смотрел вокруг одобрительно и сипловатым баском объяснял, как он рад всех видеть, особенно Зину, именинницу, стихи которой он прочитал в каком-то журнале...
            Народ теснился вокруг него, и дело тут, наверное, было совсем не в том, что он потомок известного поэта и олигарх, набитый деньгами, а в том, что он был очень харизматичен — чёрная джинсовая рубаха навыпуск, голубые джинсы, перстень, на шее, поверх чёрной рубахи, так вызывающе роскошно висела золотая цепь со звеньями в виде квадратов, и было видно по лэйбам, что вся одежда — и рубаха, и джинсы — не халтура, наспех слепленная где-нибудь в подпольном цеху в Шахтах, а самая настоящая фирма, привезённая из заграницы.
            — Что, — интересовался Борис, — Зина стихи уже читала? Да?.. Я тоже хочу.
            И Зина, как тут можно было иначе, снова стала читать стихи — и уже читанные, и новые, и все опять слушали, затаив дыхание, а потом бешено аплодировали...
Кирилл несколько раз приложился к коньяку, и с какого-то момента у него начались провалы в памяти. Вот он сидит за столом, с увлечением аплодируя Зине, а уже в следующее мгновение находится в ванной комнате, и рядом с ним Инна. Они там вдвоём. Они целуются. Она обнимает его за шею, а он прижимает её спину к змеевику и по-хозяйски мнёт ладонями ей ягодицы. Эта картина была так неожиданна, что почти его ужаснула, но испугаться по-настоящему он не успел, потому что обнаружилось, что они уже не целуются, а сидят на ребре ванны друг подле друга, курят общую для них сигарету, затягиваясь по очереди... И она что-то ему говорит, ласково заглядывая ему в лицо.
            — А я ведь тебя знаю, Кирилл, — говорит она.
            — Откуда? — спрашивает он.
            — Видела тебя у Тараса Бедрицкого на "Возрождении". Ты там стишок свой читал.
            — Я много чего там читал.
            "Возрождение" — это был известный в Новочеркасске поэтический клуб, заседания которого проходили еженедельно по субботам в центральной библиотеке на Московской. Но он никак не мог вспомнить, видел ли он там Инну или нет. Ему казалось, что он увидел её сегодня впервые.
            — Я там в углу всё время сидела, — пояснила девушка. — Возле пианино.
            — Да, вроде бы что-то припоминаю...
            — Это в мае было... И в апреле...
            — А что я читал?
            Инна затянулась и вернула сигарету Кириллу.

            — Аквариум — мир. И умершие рыбы,
            распялив немые бессильные рты,
            висят между стен, как белёсые глыбы.
            И истина в том, что одна из них ты...

медленно продекламировала она.
            — А, да, есть такое у меня. Не думал, что кто-то может обратить на это внимание. Спасибо...
            Инна повернула к нему лицо, секунду-другую молча на него глядела, потом ткнулась лбом ему в плечо. Под крохотной прядкой на мраморном виске её трогательно билась голубая жилка. Кирилл обнял её за плечи и снова стал целовать.
            В дверь кто-то забарабанил... Кто именно, Кирилл так и не узнал, так как каким-то странным непонятным образом снова очутился в другом месте — в этот раз на балконе, где, кроме него и Бориса Волошина, больше никого не было. Отпрыск великого поэта тоже был изрядно пьян. Он всё припадал к груди Кирилла и то и дело признавался, что тоже пишет стихи.
            — Гены, гены, — бормотал он. — Куда мне от них...
            Кирилл просил его что-нибудь почитать, и тот, конечно же, читал — что-то о природе, о море, о далёкой девушке, которая ждёт его на аргентинском берегу, как Гуттиэре из "Человека-Амфибии" Александра Беляева. Потом он читал сам, и Борис, чувствуя, должно быть, поэтическую красоту пробуждёнными генами, одобрительно кивал, а то и всхлипывал в особо чувствительных местах... А потом пропал и Борис...
            Кирилл оказался в другой комнате, той самой, где раньше жила бабушка Зины, умершая в прошлом году, и где теперь готовили детскую, рассчитывая на пополнение... Он там был наедине с Зиной. И что-то там происходило не очень ему приятное. Зина глядела на него гневными глазами и что-то выговаривала, что-то очень колкое, хлёсткое, от чего ему хотелось куда-нибудь убежать или... заплакать, что ли...
            — Как ты можешь?! — говорила Зина. — Такая девушка за тобой бегает! Можно сказать, писаная красавица, а ты рыло на сторону воротишь. Как тебе не стыдно.
            Почему-то Кириллу показалось, что под девушкой имеется в виду Инна, и он даже удивился, как это он от неё морду воротит, совсем даже наоборот — очень к ней благоволит, и подружиться с ней хочет от всей души, и вообще... Но как-то сразу очень неприятно выяснилось, что в виду тут имеется вовсе не Инна, а Лариса, та самая прилипчивая толстушка, что работает главным редактором в газете "Новочеркасские Ведомости". И это было действительно очень неприятно, так как уж с кем с кем, но с Ларисой ему совсем не хотелось бы что-либо замутить. Уж лучше с какой-нибудь кикиморой на болоте, чем с ней. Но Зина была совсем иного мнения. Она Ларису считала просто шикарной женщиной, достойной далеко не всякого мужчины. Умная, интеллигентная, воспитанная, тонкая, да ещё редактор такой солидной газеты, между прочим, той самой, где печатаются стихи Зинаиды. Вот уж третий номер сегодня со стихами вышел. Она, между прочим, может напечатать и стихи самого Кирилла, почему бы и нет, она понимает толк в настоящем искусстве. Может напечатать и рассказы, между прочим, у Кирилла ведь есть рассказы, которые потихоньку накапливаются в его рабочем столе, не имея никакого выхода к читателю. Так что, считает она, Зина, Кирилл не должен тут хлопать ушами, а должен сразу брать быка за рога. Кирилл попытался объяснить, что да, Лариса и впрямь очень привлекательная, просто-таки знойная женщина, но он, увы, любит другую, и на это Зинаида ему просто со смехом заявила: "Ты что, дурак, что ли?! От такого счастья не отказываются!" И так это было как-то... срамно, что ли, что Кириллу показалось, будто ему провели наждачной бумагой по спине, и ему захотелось немедленно оттуда убежать, куда-нибудь в Красюковку, например, где молодых девушек очень много (Они там учатся в ДонГАУ), и все они очень красивые, просто волшебные феи с чарующими глазами, и это ему почти удалось, потому что Зинаида вдруг исчезла, а вместо неё теперь в комнате был её муж — Олег Курепин. Они сидели друг подле друга на диване и время от времени бросали друг на друга короткие взгляды, после чего душились беззвучным смехом, и оба уже были невыносимо красные, потные, взлохмаченные. И Олег даже иногда как бы от наслаждения постанывал: "Лариса... Лари-иса!"
            Потом и этому пришёл конец, потому что за дверью вдруг раздались истошные женские вопли, а потом невероятный грохот, и Кириллу живо представилось, как с праздничного стола сдёргивается чьей-то пьяной рукой скатерть, и всё, что на ней находилось, с грохотом рушится на пол... Они кинулись к двери. Его догадка, как оказалось, мало чем отличалась от реальности. Всё, что минутой раньше стояло на столе, теперь и впрямь валялось на полу: печёные куриные тушки, шашлыки, яблоки, разбитый вдребезги арбуз, стёкла раскоканных бокалов и бутылок, а посреди комнаты, как показалось в первое мгновение Кириллу, катались какие-то две сцепившиеся разъярённые кошки, от которых во все сторону летели перья и пух, а на самом деле это были две вцепившиеся друг дружке в волосы женщины — Лариса и Инна. Кириллу неоднократно приходилось слышать мнение, что женские драки, случающиеся, конечно, значительно реже, чем мужские, по жестокости же значительно их превосходят, в чём он в сию минуту получил возможность убедиться. Обе дамы царапали друг дружку ногтями, кусались, рвали друг дружке волосы, пытались выцарапать друг дружке глаза... А над ними, как вселенский арбитр, стоял, держа в руках две спасённые бутылки мартини, дико хохочущий Подляков. А Зинаида, прибежавшая из кухни, выкрикивала в лицо остолбеневшему Кириллу слова: "Вот видишь, видишь!" И до крови кусала себе губы. Потом дам, конечно, разняли, увели — одну на кухню, другую в ванную... И оставшиеся смущённо переглядывались, и кто-то даже сказал: "Господа, товарищи, ну какой день рождение обходится без драки, в самом деле?" Все неловко улыбнулись и стали наводить порядок. Кирилл же стоял среди прочих и думал, да какой это к чёрту день рождения, это какой-то мицелий, из которого вот сейчас, прямо у всех на глазах вырастает параллельная цивилизация...
            А потом в квартиру ворвался ещё один гость. Это был Шкрабатов, который всегда на все вечеринки по своему обыкновению опаздывал. Он окинул всех присутствующих возбуждённым взглядом и крикнул:
            — Вы вот тут сидите и совсем не знаете, что в мире сейчас творится, олухи! Включайте скорее телевизор.
            Сидевший на диване Подляков нащупал под своей задницей пульт ДУ и навёл на телеэкран. Через несколько секунд экран осветился. Передавали последние новости. Телеведущие — мужчина и женщина средних лет — рассказывали об отстранении Горбачёва от власти по причине его тяжёлой болезни и о создании в Москве так называемого ГКЧП — Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению... В комнате воцарилось тяжёлое гнетущее молчание. Никто не мог толком ничего понять, но всем было ясно, что случилось что-то очень и очень неприятное. Первым, конечно, в себя пришёл Борис Волошин. Он стоял перед телевизором, перемещая центр тяжести тела с носков на пятки и обратно, и лениво выцеживал из себя слова:
            — Да мне то что. Я вот на пароходик погружу свои вещички, нажитые непосильным трудом, да и в Румынию уплыву — у меня там недвижимость есть... — И он, ни с кем не прощаясь, пошёл к выходу.
            Но прочим гостям было не до шуток. Все молчали.
            Потом, что тут поделаешь, стали допивать и доедать то, что не допили и не доели раньше и что не испортилось в процессе драки. Дальнейшее Кирилл совсем не запомнил.
            Проснулся он в чьей-то квартире. Это не была его квартира, и это не была квартира Курепиных. Он был где-то в гостях. Он лежал на кровати. Рядом с ним лежала какая-то женщина. Только бы не Лариса, подумал он. Но это оказалась Инна. Она лежала, уткнувшись ему под мышку носом, тихонько при этом посапывала, за окном же было темно и в комнате тоже было темно, но не смотря на это, было видно, какое у девушки немилосердно исцарапанное лицо. Он шевельнулся, и она тотчас