«корни».
Каким образом они изворачивались , сводя к «гармонии» (как уже упомянуто) противоположные темы : «закон» и «свобода», «индивидуум» и «коллектив» - Гессе демонстрирует совершенно изумительным способом, он сопоставляет буквально на соседних страницах (самый конец «Введения» и самое начало главы «Призвание») два комментария к музыке Баха и Моцарта, свой («Призвание») и Кнехта — из его лекции «Введение»). Гессе: «Моцарт обладает для ас трогательной и вызывающей любовь прелестью раннего совершенства. Бах — возвышающим и утешающим душу смирением»; Кнехт: «возвышенность и доходящая до ласкового жеста чувственность, как у ранних итальянцев или у Моцарта, или тихая, спокойная готовность умереть, как у Баха — всегда в этом есть какое-то «наперекор», какое-то презрение к смерти, какая-то рыцарственность, какой-то отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной весёлости, пусть же звучит он» (сверхчеловеческий смех) «и в нашей игре в бисер, да и во всей нашей жизни, и во всём, что мы делаем и испытываем». Как говорится, - обхохочешься! Добавим нечто созвучное из другой лекции Кнехта («Вальдцель»): эпохи упадка музыки остались бы совершенно непонятны, если бы мы не обнаруживали в них каждый раз перевес чувственной и количественной стороны над духовной». Вот так, никакого «слюньтяйства»! Музыка должна звучать мобилизующе, звать на подвиги, как у Вагнера. И не на какие-нибудь второстепенные подвиги, А именно — на сверхчеловеческие. Понятно, что молодёжь увлекала идея «весёлого рыцарства», позволяющего пренебречь всем на свете.
Уже став магистром, Кнехт со смехом говорит другу, Плинио Дезиньори: («Один разговор»): «Если мы можем сделать человека весёлым и счастливым, мы сделаем это, просит он о том, или нет». Каким образом это осуществляется, и насколько это смешно, придётся в дальнейшем пояснить.
О роли государства, его идеологии и идеологических служб в жизни , казалось бы безмятежной, Касталии в романе сказано достаточно много, в том числе — в связи с поездкой Кнехта в бенедиктинский монастырь Мариафельс («Два ордена»). Уже в конце «Введения» мы можем прочитать: «В борьбе за то, чтобы уцелеть в окружении недуховных сил, и игроки, и римская церковь слишком зависели друг от друга, чтобы допустить распрю между собой, хотя поводов для неё нашлось бы немало». Взгляд га ситуацию непривычный (нацисты и римская церковь в окружении «недуховных сил»), но, видимо, нацисты выдвигали именно такого рода аргументы в переговорах, и эти аргументы находили отклик хотя бы у какой-то части иерархов. Их сближала не только опасность повторения «пролетарской» революции по российскому образцу (нацисты сразу же объявили себя защитниками европейской цивилизации от коммунистической опасности; после острого конфликта 1934 года, едва не превратившегося в вооружённое столкновение, Германия и Италия стали быстро сближаться). Общим было также категорическое неприятие бездуховного Просвещения и его плодов: четвёртым, нереализованным замыслом Кнехта было жизнеописание великих деятелей пиетизма И.А.Бенгеля и Н.Л.Цинцендорфа (разговор о них значительно сблизил Кнехта с с влиятельным бенидиктинцем отцом Иаковом). В главе «Миссия» магистр Игры Томас так и объясняет Кнехту: «Настал или вот-вот настанет исторический момент … навести мост между Римом и Орденом. В последующих опасностях они столкнутся, вне всякого сомнения, с общим врагом, будут товарищами по судьбе и естественными союзниками, да и не может долго сохраняться прежнее, недостойное, в сущности, положение, когда две мировые державы, чья историческая задача утверждать духовность и мир, жили бок о бок, почти чужие друг к другу». Такие вот горизонты!
*
В аппарате Педагогического ведомства имеется «маленькое отделение», которое студенты небрежно именуют «полицией»: что-то вроде «политического департамента» или «министерства иностранных дел». Там всем заправляет некий господин Дюбуа (Кнехт поначалу, вслед за другими студентами , время от времени, вспоминает о нём насмешливо, как о «мосье» , но постепенно окончательно переходит на формальное «господин»). В течение трёх недель (!) Дюбуа внушает Кнехту, впервые выбирающемуся за пределы отрезанной от мира Провинции, с какими опасностями он там встретится, и как ему следует себя вести. В дальнейшем Кнехту предстоит осознать, насколько могуществен господин Дюбуа — не будучи учёным, он председательствует на совещаниях двенадцати магистров, то есть, в сущности определяет весь ход дел в «Провинции». Так что речи господина Дюбуа заслуживают самого серьёзного внимания. Любопытна, в частности, его историософия. Народы нуждаются «в порядке, в норме, разуме, законе и мере». «Функция всех на свете орденов, и «провинций» - не стремиться править и соревноваться, но зато гарантировать прочность духовных основ всех мер и законов … этот порядок вещей не есть нечто само собой разумеющееся … гармонию между миром и Духом всегда можно снова нарушить … в общем, мировая история отнюдь не стремится к желаемому разумному и прекрасному, отнюдь не благоприятствует всему этому … разве что в порядке исключения
всё это иногда терпит». Соответственно господин Дюбуа поручил Кнехту поразнюхать там, у бенедиктинцев, что новенького у кардиналов, как со здоровьем папы.
*
Профессор из «республики массагетов» («Заявление») жалуется: «сколько будет дважды два, решает не факультет, а господин генерал». «Массагетская республика» - язвительный оксюморон: массагеты — дикие скифские племена, обитавшие в V – III веках до нашей эры между Аральским и Каспийским морями. В такой форме Гессе с горечью констатирует, как чудовищно деградировала государственная жизнь Германии при нацистах. Отсюда страстный призыв Кнехта к яйцеголовым коллегам: берегите истину, это - ваша главная задача; «трус и предатель тот, кто предаёт ради материальных выгод принципы духовной жизни … кто предоставляет властителям решать, сколько будет дважды два».
КТО ВИНОВАТ?
В начале 1945 года Т.Манн писал в статье «Германия и немцы»: «Нет двух Германий — доброй и злой. Есть одна единственная Германия, лучше свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла. Злая Германия — это и есть добрая Германия, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой». Именно в этом пафос «Игры в бисер».
Интерсно проследить отклики Гессе (так сказать - авансом) в рассматриваемой трилогии на «дьявольские хитрости» и на факторы, способствовавшие успеху этих хитростей.
В «Степеном волке» Гессе упоминает, что немецкие культурологи, окрылённые успехами отечественной музыки, не уделяли должного внимания слову: музыка способна выразить недоступное слову. Там же он несколько уточняет это наблюдение: говорим, дескать, больше об успехах в музыке и в поэзии, не отдавая должного достижениям в математике и в философии.
Большую роль во всём случившемся сыграл совершенно недопустимый отрыв интеллектуалов (в их башне из слоновой кости) от народной массы. Гарри Галлер (а это — сам Гессе) с отвращением говорит о бюргерах (обывателях, мещанах), об их ненависти к вреям и коммунистам. «Паломники в страну Востока» вспоминают Ариосто: «Надеяться не смею, что чернь слепую убедить сумею». Бюргеры были мощнейшей опорой нацистов, и у здравомыслящих уже в 1927 — 1931 одах руки опускались в бессилии.
В таком раскладе, в душе Гарри Галлера (самого Гессе) обнаруживается (вероятно, - ненадолго) даже коммунистическая жилка: в том же «магическом театре» Гарри Галлер участвует в «гражданской войне» безлошадных бедняков с богачами-автомобилистами. Вместе со школьным товарищем (теперь — профессором богословия!) Галлер отстреливает автомобилистов, пока не обнаруживает в кармане одной из жертв записку на санскрите: «это — ты». Примерно под таким же углом зрения изображали гражданскую войну в России А.Платонов в «Чевенгуре» (одновременно с Гессе) и Э.Хемингуей — в Испании в 1936 — 1939 годах («По ком звонит колокол»), а в самой Германии — М.Алданов в романе «Пещера» (впечатляющие сцены Берлина в июле 1919 года).
Сами термины, которыми оперирует Гессе в своих сочинениях, идеалист, пацифист, взрывоопасны. Для него «здоровый немецкий дух» - стремление к гармонии, к совершенству, к общечеловеческим ценностям. Он был решительным противником мировой войны , подвергался поэтому яростным нападкам. В том числе с Т.Манном в середине 1910-х годов он был как бы на разных полюсах. Соответственно и ницшевского «сверхчеловека» он воспринимал как идеал самосовершенствования, как максимальную реализацию «замысла о человеке». А у нацистов те же слова означают прямо противоположное.. «Здоровый немецкий дух» - уверенность в превосходстве придуманной немецкой нации над всеми остальными, непридуманными, оправдание тем самым любых бесчинств и преступлений.. Так и «сверхчеловек» для них - - тот, что без предрассудков, не ограничен моралью, которая придумана слабыми, чтобы мешать сильным. Именно так рассуждает в «Короле Лире» взявшийся убить Корделию : я не животное, потому сделаю это, а животное на такое не способно. . Так сказать — готовность на сверхмерзости и сверхпреступления.
Есть ответственность писателя за то , как прочитаны его сочинения. Но есть и наблюдение: невозможно написать так, чтобы полностью исключить возможность искажённого прочтения.
Отшельник в «Бамбуковой роще» нагадал Кнехту по древнекитайской «Книге перемен»: «Глупость молодости достигает успеха». Кнехт стал магистром, не достигнув 40 лет, оказался самым молодым из магистров. Гессе был очень популярен у молодёжи, вероятно — популярнее других — получал ежегодно тысячи писем, но, в целом, сил, противостоящих нацизму, оказалось недостаточно.
Наставник Кнехта, магистр музыки говорил ему: «Истиной живут, её не преподают». Советовал: «Стремись к середине». Видимо, именно в этом Кнехт и потерпел крах. Отравленных нацизмом очень трудно переубедить, а какая тут может быть «середина», какой компромисс? Скажем, облагораживающее воздействие классической музыки совсем не универсально.
*
Особого внимания заслуживает один из важнейших героев романа магистр игры Томас фон дер Траве.. Это Томас Манн — он из Любека на реке Траве. .Целлер (с. 167) пишет, что Гессе «дал в поэтической форме благородный портрет» писателя. . О чём, якобы, свидетельствует их переписка, в том числе поздравление, которое Гессе послал Т.Манну в связи с его 75-летием. К этому письму ещё вернёмся.
Начнём с одной из многочисленных многозначностей, о которых говорил С.Аверинцев. Гессе пишет о смерти магистра Томаса: «в последний день торжественной игры её творец магистр Томас навеки закрыл глаза». Гессе обычно называет отдельные представления «партиями», а их авторов больше нигде не называет так возвышенно. Слово «творец» тем более неуместно здесь, поскольку в данном случае партия загублена неудачным исполнением. Для Гессе в данном случае явно важно то, что Т.Манн как бы один из творцов игры в бисер в целом. Нацизм родился из
