Текла река Золотоноша
под солнцем в небе золотым,
пила из речки солнце лошадь,
от костерка струился дым,
над костерком пыхтела каша
под чёрной крышкой котелка
и бегала бурёнка Маша
от звонкого бича Сашка,
а тот, вихрами золотыми
играя, гнал от конопли
коровку, матами святыми
кляня простор родной земли…
Тогда друг друга мы не знали,
ведь не было меня тогда
под солнцем золотой печали,
да и невелика беда…
А вот в семнадцатом Аврора
шмальнула в Зимний холостым
и взмыли вороны разора
над всей страной, как чёрный дым…
И раскулачивали рьяно
отца Сашка друзья ЧК
до злого листика бурьяна,
торчавшего из буряка…
Поэтому Сашко в анкетах
потом всегда писал «б/п»,
куря махорочку в газетах
в тоске по гречневой крупе,
а в тридцать пятом стал солдатом,
потом и лейтенантом стал,
и сразу же в тридцать девятом
вкус каши с порохом познал,
но финский снайпер промахнулся,
а то и сам на свой же нож
с размаху невзначай наткнулся
и стал в снегу на труп похож…
Сашко мне сказочек кровавых
на сон грядущий не читал,
а жил, как будто в летних травах
как золочёный шмель витал…
Но забегать вперёд не стоит
за горький сорок первый год,
взорвавший солнце золотое,
что и во мне, как сон, живёт,
ведь был и я в Золотоноше,
когда под стол пешком гулял
и помнить только о хорошем
себе по-детски позволял…
Но мама помнила другое:
пешком от немцев до Днепра
бежали люди вольным строем
с утра неделю до утра
да мост не выдержал бомбёжки
и рухнул в Днепр небосвод,
и в оккупацию дорожки
пошёл топтать в полях народ…
Да и Сашко с остатком роты
был в плен июльской ночью взят
и сдал под смех мотопехоты
свой пистолет и русский мат…
Конечно, мат не весь сквозь зубы
он выплюнул, кляня врага,
но без патронов с матом грубым
и офицер – судьбы слуга…
В июле немцы так смеялись,
что со смеху до ноября
настолько пленных не боялись,
что не расстреливали зря,
а отпускали местных к семьям…
Так и Сашко пришёл домой
с протянутой по всем деревням
мольбой от голода немой…
А дальше всё архивным мраком
покрыто, если не считать
того, что до Пекина раком
и рифмы нелегко читать,
но, слава богу, партизаны
водились в тех златых местах,
с небес не ожидая манны
на свой перед врагами страх,
и хитрый командир Гайдара
через связных послал Сашко
в завхозы к немцам и недаром –
взял немец в штат Сашко легко…
Да - и на немца есть проруха
забавней, чем на всех старух,
и не с одним обозом глухо
прошёл о партизанах слух…
Но от дотошной спецпроверки
НКВД, увы, никак
не обходились даже клерки,
когда с архивом дело – швах,
а партизанские архивы –
они, как правило, в огонь
под первые же мин разрывы
летели, как махра в ладонь…
К расстрелу не приговорили –
спасибо как бы и на том,
ведь и в штрафбатах люди жили
с мечтой о чём-то золотом,
а двух смертей ни от «Катюши»,
ни от немецкой пули нет,
когда, в окоп ныряя, тушит
боец в глазах фашиста свет…
Был день – из ста осталось двадцать
живых под Мемелем стоять
и гибели в лицо смеяться,
и бить врага не уставать…
Потом в Курляндии фашиста
как восстановленный в правах
лупил Сашко и глох от свиста
свинцовых вьюг, внушавших страх,
с которым так же, как в штрафбате,
под страшный вой родных «Катюш»
шёл в бой, не думая, что хватит
всей крови лишь на пару луж,
и тут опять случилось чудо:
овчарка в роли медсестры
доволокла, как мяса груду,
его по трупам вниз с горы…
А сам Сашко, влетая в бездну,
дочь за ручонку нежно взял,
да с нежностью такой железной,
что чёрной смерти крылья смял
и на всю жизнь поверил свято
в то, что его моя сестра
спасла, чем двух сестёр и брата
на будущее сберегла…
Насквозь пробиты были икры
обеих ног… Я видел их –
те шрамы, что не ради рифмы,
а ради мёртвых и живых…
А дальше медсанбат до дури
и в только в декабре – домой,
где больше пашет, чем не курит,
любой на пару ног хромой,
что трудно и врачам заметить,
так что и в мир, как на войну,
Сашко вернулся на рассвете
и поднял из руин страну,
а в девяносто, завещая
мне, сыну, помнить век о нём,
спокойно не проснулся, зная,
что вечным воскрешён огнём.
*
08.05.2020 г.
|
