По следам "Мёртвых душ".

                                               



       И свет так  редко проникал в маленькие окна  низкого домика, что они привыкли жить в сумерках. Очень бы удивился великий писатель Николай Васильевич  Гоголь, осмотрев жилище  моих героев. Очень сокрушался бы  создатель  Плюшкина,  увидав, что и в  двадцать первом  веке  жив и здоров его Заплатанный. Но неужели напрасны  были призывы великого Мастера Слова о спасении погибающих душ?  Неужели напрасны были его слёзы о людях, забывших  в себе Образ Творца?  Неужели напрасны?   Напрасны... И вот вам мои герои:

       В маленьком низком доме, в сумерках, как  и было сказано выше, проживали два...существа. Люди не люди, растения не растения. Животные не животные. В общем...грибы. В посёлке их так и прозвали: грибки. Грибок, как известно неопределённого вида, и как известно грибок это плесень.




Сколько жили на свете эти двое - никто не помнил. Та, что когда-то звалась женщиной, стала сухонькой пигалицей, с вороватым взглядом быстрых глаз. Хозяйство своё забросила она давно, и пыль на  мебели лежала плотным  сукном серого цвета. На съеденном молью ковре, на потолке, на стенах, всюду - чёрной паранджой гнездились многочисленные мухи. Сдохшие насекомые падали на пол, и образовывали маленькие пирамидки по углам, куда изредка заталкивали их старики, тяжёлым движением шаркающих старых ног в дырявых тапочках.

        Три времени года: весной, осенью и зимой, старуха ходила в изношенной куртке семидесятых годов прошлого столетия. Летом же на ней  можно было  заметить одно и тоже платье, вернее некое отрепье из одежды середины двадцатого века. На голове носила она косо повязанный платок. Глаза из под платка  глядели зло и завистливо. Впрочем взгляд этот никто не мог поймать, так как старуха всегда ходила с опущенной головой.
        Старик не одевался вовсе. Со двора он никуда не выходил, потому  решил, что одеваться и не следует. С утра, а просыпался он часов в двенадцать дня, прямо на давно не стиранное исподнее, повязывал бедолага какие-то платки сверху и снизу, и в таком виде передвигался по дому.

        Ходили слухи, что красив он был в молодости, как  киногерой, и что старуха,  положила жизнь свою,  «отбивая» красавца у подруг. Ходили слухи будто  пил он от неудавшейся своей жизни со злой старухой, не просыхая. И что  издевался над  нелюбимыми  детьми, но жена прощала ему всё. Дети ей были безразличны.  Главное: он  рядом.  Главное:  угодить ему: высокому брунету с огромным плотоядным подбородком. Но  это  слухи. Да такой давности, что и вспоминать об этом  не стоит.

        Сейчас мой герой старик с неопределённой внешностью, с тяжёлым взглядом бесцветных глаз и беззубым шамкающим ртом. Старость свою коротает он под  одеялами, тулупами и всяким тряпьём, в котором давно уже вместе с ним  уютно устроились целые колонии насекомых.

        Летом он ещё как-то прохаживался по огороду и  комнатам, а в холодные дни и вовсе не вставал. Дом отапливался газом, а газ стоил денег. И в зиму, и холодные дни, старики его не подключали. Если только немного - попить чаю и сделать себе супчик. По той же причине «экономии», чтобы не тратить газ на подогрев воды,  мыться они перестали совсем. Может быть только летом, когда старуха ставила огромный таз на солнце, и вода нагревалась  от горячего воздуха, грибки ополаскивали себя тёплой водицей.

        Однако, надо заметить вам одну странность. Жалея деньги на газ и отопление, старики не жалели  их на чревоугодие. Колбаса и сладкие булки сделались для них радостью и единственным счастьем в их сизой жизни. 

        Человеческий  организм устроен так глупо, что ему постоянно требуется пища. Не знаю сколько может голодать человек, не помню. Однако, через  сутки, уже  что-то бурчит в животе, что-то кряхтит, и требует  хлеба, мяса, и много разных  других продуктов. Но  этими излишествами страдает молодость и зрелость. А  к старости  человек всё-таки  должен  помнить, что надо бы меньше поддаваться этой привычке пихать в себя побольше жирного и сладкого! И что надо бы идти в Храм. А в Храме  есть книги, в которых написано, что нужно поститься и готовиться к жизни вечной, и поменьше пищи животной потреблять, а переходить на хлеб и воду. Потому что старому организму много ли надо? И правильно это!

        Но мои герои не ходили в Храм. И по-прежнему питались животной пищей.  Да и более того: старик, как и в молодости любил водку. 

      - Но на пенсию немного купишь водки, да ещё и колбасу со сладкими булками, –  скажет мне мой читатель. И будет совершенно прав! Разве на  пенсию можно прожить в нашем  добром государстве? Ведь тем, кто ведает размером этой пенсии, тоже надо  кормить своих матушек и деток, а жёнушкам ежедневно покупать  «французское мыло сообщающее  необыкновенную белизну коже и свежесть щекам».*
        Значит старикам  помогают дети и внуки?  Нет. Перестали к ним ездить и дети и внуки. Оттого, что принимались  холодно и безразлично, оттого, что на вопрос: «Почему у вас такая грязь, папа и мама, бабушка и дедушка?» - всегда был один и тот же ответ:« Поезжай к себе и наводи там порядок! А нас не трогай!»   

         Значит остаётся  пенсия? Но, как мы уже решили  с вами, уважаемый читатель, на пенсию  никак не проживёшь. Тогда что же? Да был у них ещё кой-какой огородик. Иногда весной, старуха что-то бросала  в землю. Какие-то старые семена, невесть как завалившиеся под скатертью. Или  гнилую картошку, найденную в погребе. И семена эти, на удивление, всходили, и старики  питались несколько месяцев  зеленью и овощами. А ещё пищу  приносили односельчане. Жалость... Как велика она у русского человека! И как бывает опасна... для русского человека! Плохо это или хорошо один  Бог ведает.  Но основным местом «кормёжки»  был железнодорожный вокзал.  Старуха промышляла этим. Она подходила к поезду и говорила давно заученную речь о том, что дети и внуки бросили её,  и ей приходится нищенствовать. Пассажиры, обрадованные дальней дорогой и приятностью свободы предстоящего пути, отдавали ей целые свёртки с едой.
        Так что мои герои жили почти безбедно, питаясь иногда не только колбасой, но и отварными курами, сваренными вкрутую яйцами, и пирожками с капустой. Набив свои утробы  жирной  и сладкой пищей, они начинали бранными словами осуждать своих детей, внуков, знакомых, соседей, передачи, жизнь, судьбу и всё, всё на Свете, что попадалось на злую их память, применяя при разговоре самые изощрённые матерные слова и выражения. Потом засыпали. Следующий их день повторялся в точности же.
         Зачем родились эти люди, зачем  они жили? Неизвестно... Всё хорошее  стёрлось в их  сумеречной  памяти навсегда.

         Автор мог бы обрадовать читателя, сказав, что эта история выдумана. Увы. Не обрадую я уважаемого читателя. А лишь напомню  слова великого Гоголя:  «И до такой ничтожности, мелочности, гадости, мог снизойти человек! Мог так измениться! И похоже это на правду? Всё похоже на правду. Всё может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Малодушно легкомысленен человек! Придёт пора, и в минуты горького отрезвления возопит он в тоске: « ГОСПОДИ! Что же я сделал с жизнью, с душою своей? Загубил в себе образ! Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте  с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не  подымете  потом. Грозна, страшна, грядущая впереди старость, и ничего не отдаёт назад и обратно. Могила милосерднее её. На могиле напишется: здесь погребён человек. Но ничего не прочитаешь в хладных  бесчувственных чертах бесчеловечной старости». Смею добавить от себя - " Знай, человек, - ты создан по образу и подобию Бога и ты обязан помнить, что являешься будущим гражданином Высокого Небесного Гражданства!"  Мои же герои  забыли об этом. Оставим их, распрощаемся с ними навеки. И пойдём далее по следам «Мёртвых душ».
         «Сатирой ничего не возьмёшь; простой картиной действительности, оглянутой глазом современного светского человека никого не разбудишь. Богатырски задремал нынешний век»* писал Николай Васильевич  с болью за свою Отчизну, и вопрошал: «Что  я должен сделать для тебя, Русь?»

           И в снах и неустанных молитвах, услышал он ответ Чудной Власти:

         «Не бойся! Трудно дело твоей жизни, велика же будет награда. Пришло время спасать людей. Исполнись терпения и поведай правду о жизни. Иди туда, где должно родиться  одному из младенцев народа твоего. И да будет жизнеописание его в поучение и спасение людям. Брось человеку с берега доску и закричи во весь голос, чтобы спасал он свою бедную душу! Ибо он далеко от берега. И уже несёт и несёт его ежедневное сонное опьянение  текущей жизнью, с её обманами, поклонением копейке. И нечувствительно облекается он плотью, и стал уже весь-плоть! И  уже почти нет в нём души! Без живой души  человеческой погибнет Земля. Пусть в Мире будут  живые, а не мёртвые души!»*
          И Мастер дерзнул. И написал Поэму о судьбе человека, поклоняющегося копейке, и забывшего о душе своей. Написал "в поучение и спасение людям». Воззвав к дремлющему человеку! Прошло  сто семьдесят лет со дня выхода в мир величайшего произведения русской литературы. И что же?   Быть может призывы Гоголя о Спасении души, слёзы его и боль за Отечество были не напрасны?  И быть может в двадцать первом веке, человек всё-таки задумался о ДУШЕ, а не о копейке?  Быть может кого-нибудь  отрезвила  великая поэма «Мёртвые души»?
          А давайте заглянем с вами всё в тот же  город NN, отстоящий от столицы где-нибудь в двести вёрст. И начнём, как и герой чудной поэмы, с объявлений и реклам. Благоволите!  Вот свежий номер газеты. Читаем: «Молодая красивая девушка предлагает свои услуги. Рассмотрю любые предложения с эскортом».  У Гоголя: «Продаётся дворовая девка 19 лет, упражняющаяся в  прачечном деле. Годная и для других работ.» Да-с. "Годная для других работ" - неизменно... Только девку теперь не продают.  Она сама себя продаёт.  Далее: «Требуется преподаватель-мужчина, для изучения немецкого языка. Ученица бальзаковского возраста. Дамам-преподавателям: просьба не звонить». У Николая Васильевича: «Продам душу» - прочёл Павел Иванович Чичиков на заборе."

         На остановке маршрутного такси читаю теперь: «Продам всё!»  Объявление написано на тетрадном листочке, в конце же проставлено три восклицательных знака. Верно очень эмоциональный человек написал. Что ж, не буду более утруждать читателя глупыми объявлениями, так  как картина ясна. За сто семьдесят лет темы объявлений сохранились почти в точности. А дороги?

        Ох, эти  дороги маленьких уездных городков! По прежнему они из заплаток и ухабов, с сияющими островками зеркальных лужиц после дождя. Немного пройдёт гладью, порадует колесо и ноги, а потом опять канавки, да рытвинки. За сто семьдесят лет  извоза водители так привыкли к ней, что с грациозностью балерины, легко объезжают все  неровности и ямки. Поход по ухабистым дорогам, привёл автора к маленькому кафе, и вдруг так захотелось перекусить