Это был человек удивительной судьбы...
Николай Николаевич Туроверов родился в станице Старочеркасской 18 марта 1899 года по старому стилю, в семье Донских казаков. В 1914 году Николай поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, воевал на фронтах Первой мировой войны. После Октября 1917 г., в отряде есаула Чернецова сражался с большевиками. Потом участвовал в знаменитом Ледяном походе генерала Л.Г. Корнилова. На фронтах Гражданской Николай Туроверов был четырежды ранен. В ноябре 1919 г. его назначили начальником пулеметной команды Атаманского полка, позднее он был награжден орденом Владимира 4-й степени.
После разгрома Белой армии, эмигрировал во Францию, но во время Второй Мировой войны Туроверов поступил волонтером в 1-й кавалерийский полк французского Иностранного легиона, в рядах которого сражался с немцами и итальянцами в Африке. Как раз этому периоду он посвятил поэму "Легион".
После войны создал "Кружок казаков-литераторов", Скончался 23 сентября 1972 г., похоронен на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Его стихи о Гражданской войне на мой взгляд самые яркие в ряду "Белой" поэзии, ибо несут очень мощный эмоциональный заряд. Я бы сказал, даже посильнее Киплинговского. И кстати в новодельной "белогвардейской" современной поэзии, чувствуется его влияние.
Вот например его стихи о 1920 годе...
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскалённой крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай, Россия!
Или буквальный сюжет известной ныне песни о есауле...
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо —
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
Или стихи о старом казачьем быте, погибшим с прошлой Россией...
На солнце, в мартовских садах,
Еще сырых и обнаженных.
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жены.
Последний лед в реке идет
И солнце греет плечи жарко;
Старшинским женам мед несет
Ясырка — пленная татарка.
Весь город ждет и жены ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданьи там и тут
Гуляет пенистая кружка.
А старики все у реки
Глядят толпой на половодье, —
Из под Азова казаки
С добычей приплывут сегодня.
Моя река, мой край родной,
Моих прабабок эта сказка,
И этот ветер голубой
Средневекового Черкасска.
Или скажем трагический реализм стихотворения "Тринадцать" ...
Было их с урядником тринадцать, —
Молодых безусых казаков.
Полк ушел. Куда теперь деваться
Средь оледенелых берегов?
Стынут люди, кони тоже стынут;
Веет смертью из морских пучин...
Но шепнул Господь на ухо Сыну:
Что глядишь, Мой Милосердный Сын?
Сын тогда простер над ними ризу,
А под ризой белоснежный мех,
И все гуще, все крупнее книзу
Закружился над разъездом снег.
Ветер стих. Повеяло покоем.
И, доверясь голубым снегам,
Весь разъезд добрался конным строем,
Без потери, к райским берегам.
И вот тот самый отрывок их поэмы Легион, поразивший меня своей силой изложения и более сильным, чем Киплинговским пониманием Африки. Просто я бывал в тех местах и не просто так и прочувствовал эти стихи как солдат...
Конским потом пропахла попона.
О, как крепок под нею мой сон.
Говорят, что теперь вне закона
Иностранный наш легион.
На земле, на песке, как собака,
Я случайному отдыху рад.
В лиловатом дыму бивуака
Африканский оливковый сад.
А за садом, в шатре, трехбунчужный,
С детских лет никуда не спеша,
Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный,
Изучает Шанфара паша.
Что ему европейские сроки
И мой дважды потерянный кров?
Только строки, арабские строки
Тысячелетних стихов.
Так что рекомендую уважаемые друзья, но все это конечно ИМХО
